- Алексей, почему изменяете поэзии с прозой?
Алексей Сальников: Всего-то несколько раз изменил… Если в абсолютных величинах считать, то проза у меня измеряется несколькими эпизодами, а стишков много. Вопрос, который меня самого занимает: почему в прозе своей, если доходит дело до описания поэтов, выставляю поэтов этакими придурковатыми людьми, хотя сам из них.
На самом деле нет никакой измены, имеется просто некое внутреннее расщепление, связанное с возможностью донести некое высказывание при помощи того и другого. Стишки - такой гипнотический жанр - очки виртуальной реальности для совокупности процессов в мозгу, которые человек считает своим "я", или, не знаю, заклинание для кобры, где кобра - это спинной мозг. Проза - это все же некое отстраненное зрелище, где читателю приходится оперировать в воображении сразу множеством персонажей, причем, даже если проза наполнена одними только людьми, и про людей, все равно во время чтения бессознательно персонифицируются и обретают черты действующих лиц какие-то повторяющиеся детали, предметы. Это интересно: попробовать собрать и такой механизм, и такой.
- Что читателю важно знать о Вас?
Алексей Сальников: Господи, я ж не поп-дива, чтобы обо мне что-то знать. Из всей своей семьи я самый скучный человек: сижу, что-то пишу там-сям, вся моя жизнь - писанина того или иного рода. Разве что готовлю терпимо. Жена у меня, да. Сын у нас прекрасный. Этакая ракета. В этом году в университет поступил не без приключений: с драматическим изъятием и последующим возвращением сорока с лишним баллов ЕГЭ по английскому языку. Сын просто плохо видит и учился в Верхней Пышме. ЕГЭ писал по Брайлю. Переводчик с Брайля слегка ошибся, и, конечно, понервничали все.
- Текст поначалу кажется незатейливым: заглавный герой Петров едет в троллейбусе, вокруг случайные лица, случайные разговоры, какие-то странные, нелепые поступки, поток обыденности, в котором Бог знает что - разбитые надежды, обиды, разочарования, глупости, грязь, сор… Постепенно этот поток становится водоворотом, затягивает, и вот ты уже не понимаешь, куда, собственно, тебя уносит, в какие опасные темные подворотни сознания. В какую ловушку вы заманиваете читателей?
Алексей Сальников: Совершенно в ту же самую ловушку, в которую заманивают читателя и остальные. В ловушку интересного текста. Как и в случае с другими книгами, кому-то она может понравиться, кому-то - нет. Это вполне нормально. Если под ловушкой вы подразумеваете, чем конкретно должны завлекать, а потом ловить читателя именно "Петровы..", чем они, по-моему, отличаются от других романов, то тут могу ответить, что формой. В роман о быте вставлено несколько сюжетных тайников, плюс внезапная смена фокуса с основных персонажей на второстепенных, даже как бы третьестепенных, по моему, неплоха и неповсеместна.
А, вообще, в "Петровых" несколько ловушек. Основная, самая видимая, в том, что Петров позиционируется как такой скучный, даже унылый человек, но повествование ведь отчасти ведется и от его лица, а его наблюдения довольно забавны, с этим раздраем читателю приходиться мириться большую часть романа. Некая собственная симпатия к Петровой людей, возможно, даже слегка ужасает, когда они читают, узнают про ее необычное хобби, но тут дело в том, что Петрова не придумывает себе оправдания, как часто делают многие по поводам и менее значительным, не придумывает первопричины своего поведения в детских травмах и жизненных трудностях, даже не задумывается, что может свалить вину на кого-то другого: на то, что муж, например, не уделяет ей достаточно внимания, или, ну мало ли оправданий придумывают люди, когда нужно. Она совершенно практично и рационально подходит к тому, что делает. Ну и такой тихонько нагнетенный саспенс насчет мальчика, ушедшего с коньками и потерявшегося, когда не на кого думать, кроме как на Петрова-младшего, но думать на него не хочется, и читатель, если обратил на это внимание, если заподозрил, то решает: "Да ну, на фиг, не может этого быть", а некий дискомфорт все равно гложет подспудно. То есть если Петрова - это такая дарвинова сила из начала романа, то Петров-младший - достоевщина оттуда же. Как-то так.
Петров встречает сумасшедших в троллейбусе, при этом сам живет как бы с сумасшедшими людьми, но этого не замечает, потому что когда Петровы оказываются вместе, они делают вид, что нормальны, или становятся нормальными, когда оказываются вместе, поэтому Петров одновременно живет и с безумцами, и с нормальными людьми.
- Алексей, мне кажется, вы еще больше напугали и даже слегка запутали читателя. Коварный вирус, который вынесен в название, становится едва ли не основным сюжетным мускулом: сначала заболевает автослесарь Петров, потом его жена библиотекарша Петрова, затем восьмилетний Петров-младший, лекарство - таблетка аспирина, путешествует по городу… Грипп, особенно переносимый на ногах, предполагает слегка измененное состояние сознания, дело в этом? Здоровые люди повели бы себя иначе?
Алексей Сальников: Сильно сомневаюсь, что современного читателя можно вообще напугать и шокировать, тем более, запутать. Нынешний читатель разбирается в любых хитросплетениях сюжета, может отыскать отсылки к другим произведениям, даже если их там нет, тем более, может найти их там, где они есть. Если уж человек увлекся чтением, отодвинув в сторону массу других развлечений, то он действительно хочет читать, знает на что идет, скажем так.
А насчет названия, знаете: это ведь на виду было, но пока вы не задали этот вопрос насчет гриппа в названии, как-то совершенно не задумывался над этим, просто название, пришедшее в голову, понравилось. Но понятно, что в голову-то оно пришло не зря. Роман задумывался как семейный, таковым, в принципе, и является. А какая еще болезнь может быть такой же семейной и регулярной? Разве что еще какой-нибудь другой вид заразной простуды. Такое маленькое испытание, которое, с одной стороны, разбрасывает всех по комнатам, запихивает под одеяла, с другой же стороны, - объединяет, заставляет заботиться друг о друге. Такая метафора любой семейной неприятности. И заметьте, эта семья в романе, она ведь проходит через это все вместе, как бы ни были они разобщены, и что бы ни таили друг от друга, они оказываются в итоге под одной крышей, силою, какой-никакой, а все любви друг к другу. То есть, имеется надежда, что они и дальше смогут именно так вот проходить через все, с чем им придется встретиться.
- Жанр труднопределим, ближе всего, наверное, социальная сатира - то Гофман выглядывает, то Гоголь, то Кафка, и чем дальше, тем больше попахивает серой, кто истинный вдохновитель?
Алексей Сальников: Точно сказать не берусь. Первый звоночек к "Петровым" был, наверно, еще в школе, после чтения рассказа Борхеса про античных богов. Тогда подумалось: "А в Свердловской области жил бы, наверно, Аид". Почему именно Аид, я не знал. К счастью, логичного ответа на этот вопрос я не нашел, когда писал и отправлял "Петровых" в журнал "Волга". Очень изящный ответ на этот вопрос нашелся в "Повести, которая сама себя описывает" Андрея Ильенкова, которая попала мне в руки чуть позже ковыряния в моей собственной рукописи. Ответ там прост, великолепен, но здесь его приводить не буду, такой свердловскоцентричный ответ, замечательный очень. Если бы я нашелся с этим ответом, он был бы точно таким же, получилось бы очень неловко.
Не ставил себе задачи совершенно создать сатиру, это совершенно точно. Если бы захотел создать кафкианского Петрова, то, скорее всего, он из ямы бы своей гаражной ни разу не вылез за весь роман, и семьи у него бы не было.
- Есть труднейший жанр - аннотация к собственной книге, чтобы написали?
Алексей Сальников: Книжка - веселый Уроборос. Даже если не все поймете, хотя бы посмеетесь. Детектив наоборот, где вести расследование придется вам самим, при этом искать нужно вовсе не убийцу.
- Чем дальше, что туманней. Каждый, кто не поленится поискать в интернете, выяснит, что Уроборос - древний символ, змей, кусающий себя за хвост, здакий замкнутый цикл, вы об этом?
Алексей Сальников: Есть искушение сказать "да". Но текст не такой загадочный и мистический, не настолько сложный, на самом-то деле. Моя попытка не свести быт к мистике, а, скорее, вывести мистику на бытовой уровень. Иногда змей, кусающий себя за хвост - это просто змей, кусающий себя за хвост - не символ чего-то, не имеющего начала и конца, а обычное сравнение событий в тексте с такой вот змеей, намек, что недоумение, которое могло быть вызвано последней главой, можно разрешить, заглянув в главу первую, например. Что, кстати, логично.
- Сюжет, пусть даже и слегка пунктирный, облегчает процесс и читателю, и писателю, в вашем романе он постепенно растворяется, а в финале вообще отброшен, как ненужный инструмент. Не боитесь разочарования, люди обычно хотят знать, чем все завершится?
Алексей Сальников: Если проследить путь аспирина (господи, как дико это звучит) от конца романа к его началу, откуда он взялся этот аспирин, можно понять, что у героини все более-менее замечательно устроилось, но можно и не прослеживать и остаться с тем же неопределенным чувством, с каким она остается над раковиной в туалете дома культуры вместе с поставленной последней точкой. Когда поставил эту точку, сразу же пришло не удовлетворение, как перед чем-то завершенным, а мысль: "Ну и кто будет в этом разбираться, разгадывать, вспоминать, что и где там говорилось в первой главе?". Каюсь перед читателем, я его недооценил. Многие разгадали эту сюжетную шараду, многим она понравилась, хотя это и не ахти какой сюжетный ход, многие прочувствовали всю эту историю, наверно, совершенно так же как и я сам, когда она придумалась. Множество людей ощутили этот контраст между множащими хаос Петровыми и этой девушкой-студенткой, принимающей разом несколько серьезных решений, злой на себя, в то же время мрачной и веселой от того, что она не знает, чем это все закончится. Те, кто не понял, совершенно справедливо сердятся на неизвестность, на пустоту будущего, потому что она сильно похожа на ту пустоту ежедневной неизвестности, которая с нами постоянно. Этот дискомфорт естественен, но именно с ним мне и хотелось оставить читателя.
- Вопрос, который в знаковом 2017 году задаю всем финалистам "Большой книги". У вас не возникает ощущение, что мы только и делаем, что разбираемся, подводим итоги, влезаем в шкуры, а сделать выводы все не получается?
Алексей Сальников: Выводы как раз таки делаются, это прекрасные выводы, но что делать с ними по факту - неизвестно. Все больше людей, например, приходят к такой, озвученной еще Воннегутом мысли, что политика делается психопатами, что если человек желает какой-либо власти - он психопат по определению, каким бы хорошим он не казался, желание и умение манипулировать людьми - это психопатия. Государства, таким образом, представляют собой буквально архетипы беспринципных, притворяющихся обаяшками маньяков. Политика - олимпиада среди Мэнсонов. И что прикажете делать с этим замечательным выводом? История творится волей тех, у кого получается манипулировать толпами, ими же перекраивается под собственные нужды. Да что говорить про политиков, каждый человек в отдельности принадлежит к довольно таки ксенофобскому виду, достаточно организовать кружок борьбы с ксенофобией, как и там найдется несколько персонажей, которые пойдут на радикальные меры и отмутузят несколько ксенофобов в темном переулке. Что уж говорить, рабовладение себя еще не изжило, и оно существует во вполне себе цивилизованных странах. Интернет начинает окукливаться в пределах государственных границ, и не только в России и Китае. Однако, вот что удивительно, несмотря на все это, если глянуть разницу между жизнью в начале века нынешнего и двадцатого, а затем девятнадцатого, появляется повод для оптимизма, то есть, можно сделать предположение, что дальше будет лучше, другое дело, каким образом это "лучше" будет осуществляться.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"