Когда-то в разговоре со мной он сказал: "Я не люблю оглядываться". Речь шла о литературе, но, мне кажется, он и ушел от нас именно так - не оглянувшись. Не подождав, пока мы разберемся, с каким человеком жили в одном времени и просто рядом, говорили с ним о пустяках и о важном, слушали его советы и пожелания, обещали выполнить их и не делали этого. "Время, отпущенное, не тратьте впустую…"
Объявлено было, что похороны состоятся 3 ноября. В действительности родные и близкие попрощались с ним на день раньше. Когда выяснилось, что похороны уже прошли, причем в самом узком кругу, вместе с обрушившимся "опоздали" пришла еще одна мысль: "возможно, и даже скорее всего он так хотел".
Цветы выбираю долго. Подсказывает продавщица. "Если знали человека, берите розы. Они теплее". В Красном я была несколько лет назад и, помнится, сразу нашла, где жил Маканин с семьей. В эти дни, после его смерти, я часто слышу вопрос: "Как он оказался в маленьком донском селе? Бежал из столиц? Его вытеснили, забыли?" Но не было никакого бегства. Он любил своих близких и хотел быть рядом. Когда дочь вышла замуж за ростовского художника, он помог им построить здесь дом - добротный особняк, окруженный молодым садом.
Маканин с женой жил здесь последние годы в окружении заботы и внимания, потому что ценил семью больше столичной суеты и славы. Многим ли так посчастливилось?
Сидели тогда долго. Устроились в кабинете, потом перешли на веранду, а уже вечером перебрались под деревья. В первые минуты беседа напоминала разговор с преподавателем, например, дифференциальных уравнений, но ведь Маканин и был математиком, окончил мехмат МГУ. Сначала он будто раздумывал: "а не отправить ли мне вас на пересдачу", но постепенно мы оказались в фазе разговора "вот и я в молодости был очарован рядами Фурье". Нашлись и другие близкие темы. Жена и дочь беспокоились, что Владимир Семенович утомится, но ему хотелось говорить и вспоминать. Наверное, я попала под такое настроение, но мне он не показался ни снобом, ни человеком "закрытым и сухим". Наоборот, душевный, тактичный, с хорошим чувством юмора и самоиронии. Думающий точно.
Так было тогда, а в этот раз я блуждала в маленьком поселке, как в лабиринте, - ни дом не могла обнаружить, ни кладбище. Будто исчез какой-то маяк, по которому так безошибочно и просто когда-то нашла Маканина. "Какие у нас писатели? - удивлялись односельчане. - Отродясь таких не бывало. Хотя живет тут один на краю села. Вроде Маканин, но он не писатель, он москвич. Может, даже милиционер". Владимир Семенович, умевший рассказывать изумительные истории, не улыбнувшись даже уголком глаза, наверняка оценил бы деревенские характеристики. Из всех, кого встретила, только местный библиотекарь знала, что в Красном несколько лет жил знаменитый писатель. Как она выразилась, "самой первой величины".
- У нас есть его сборник, никто особо не читает, но теперь, наверное, будут брать, - сказала Галина. - Маканины жили скромно, не на виду. Последнее время он сильно болел, и к ним ходила фельдшер, помогала. Когда его хоронили, шел сильный дождь. Зарядил с утра и лил до самой ночи.
Библиотекарь показала дом, а совсем рядом маленькое сельское кладбище. Дорожки усыпаны осенними листьями, пустынно и холодно. Могилу найти нелегко, она на самом краю, у кладбищенской ограды. За оградой только степь.
На могиле скромный венок, букет хризантем, да еще наши розы. Крест, установленный по православному обычаю, обвязан рушником с вышивкой.
"Мы не должны этого бояться, - говорил он о смерти. - Возможно, если бы мы думали точнее и знали больше, этого страха у нас бы не было. Я еще подумаю об этом".
Писатель Владимир МаканинВладимир Маканин никогда не вписывался в четко определенные схемы "свой-чужой"
Владимир Маканин всегда был добротным и качественным, очень хорошим писателем, с самой первой книги. Не припомню, чтобы над ним сгущались тучи, из которых били ослепительные молнии разгромной критики. Нет, путь его в литературе отнюдь не был устлан розами и лилиями, но шел он по нему ровно, спокойно, обстоятельно, с большим запасом дыхания, как иноходец.
Он никогда не вписывался в определенные схемы "свой-чужой". В советские времена не сиживал в высоких президиумах, не получал званий и орденов к юбилеям (скромный "Знак Почета" среди без малого двухсот награжденных - не в счет). И в диссидентских кругах замечен не был, рукописи на Запад не переправлял, писем протеста не подписывал. С началом перестройки критиковать все направо и налево не спешил, в народные депутаты не пошел и советов, как нам быстро перестроить страну, не давал.
И в "новой России" газетных колонок и менторских телепередач не вел и со светских раутов "густыми речами по жидким вопросам" не разражался. В общем, вел себя как-то не так, как многие собратья по цеху. Так что же он делал? А работал.
Кажется, на него вовсе не повлияла отмена цензуры - он не стал рассуждать о проблемах глобальных. Нет, он продолжил заниматься проблемой суперглобальной, то есть тем, чем занимался всю жизнь. Душой человеческой. И тем сохранил себя. А на упреки в аполитичности и каверзные вопросы типа "С кем вы, мастера культуры?" всем своим творчеством отвечал: "С человеком".
Он выбрал третий путь между советским "Делай, как я говорю" и постперестроечным "Ну вот, я тебе жуткую картинку твоей жизни нарисовал, ты тут сиди разбирайся, а я дальше побежал". Путь такой "Да, брат, наворочали мы делов. Давай посидим, подумаем, может, куда и выбредем".
Вот поэтому Маканин как сразу стал хорошим писателем, так и остался им. Ибо что может быть ценнее для читателя, чем приглашение к равноправному диалогу? Маканин может подсказать, но диктовать он не станет никогда. А потом совершается тот волшебный переход от просто хорошего писателя к Мастеру, когда читатель говорит: "Да я же думаю так же, просто слов не хватало высказать".
Самое главное, что вывело Маканина в бесспорные лидеры современной прозы и обеспечит ему прочное место в истории русской литературы, - это откровенное нежелание снять с себя ответственность за читателя, за ту функцию литературы, от которой с легкостью отказались слишком многие, - осмысление нашей жизни. Не только лишь описание, но ОСМЫСЛЕНИЕ. Не столь модное сейчас "селфи на палочке", но объемное полотно, написанное уверенной рукой Мастера. Мимо первого пробежишь и не заметишь. У второго замрешь и задумаешься.
Букет литературных премий, которые посыпались на него в конце 90-х - начале 2000-х (Госпремия, "Большая книга", "Ясная поляна", "Русский Букер"), воспринимал спокойно и достойно, как и подобает большому писателю. Они, премии, больше выигрывали от того, что ОН украшал их своим именем.
Подготовил Владимир Григорьев, заместитель руководителя Роспечати