Коля был самым младшеньким из пяти детей - четырех братьев и сестры. Родился, как и было положено в обедневшем, однако некогда известном роду, в Ялте в 1910-м, куда мои предки отправляли рожать своих жен.
После бегства белых из Крыма ялтинский дом был сразу реквизирован, превращен в санаторий. В 1959-м моя мама привезла меня в Ялту к единственной оставшейся в городе родственнице - бабе Жене. Куда делись остальные? Часть уехала далеко-далеко, куда-то в район Лазурного Берега и французской столицы. Патриотично настроенные, не желавшие покидать Родину, были очень быстро расстреляны после прихода новой власти, и, как рассказывали у нас в семье, не сохранилось даже могил: для верности их сбрасывали в море, привязав к ногам валуны.
Осталась одна бабушка Женя - бывшая оперная певица, жена крупного чиновника. Ее, высокую и, полагаю, красивую почему-то не тронули. Всю жизнь проработала со своим высшим образованием кассиршей, получая что-то около 47 рублей. Каждый месяц отец отправлял меня в длиннющую очередь на московскую почту, посылая ей 25 рублей.
После освобождения Ялты от немцев бабушка думала, что расстреляют. Ведь осталась кассиршей все в том же магазине. Вызвали в органы, допросили: "Где работали при оккупации?" И высокая женщина с несгибаемой спиной (они с тетей Лелей и сидели до последних дней за столом, будто аршин проглотили) сказала, что в кассе продуктового. Комиссар, не мой термин, сразу приказал отпустить. Оказалось, что до нее все вызванные убеждали: мы партизанили. Так что иногда и честность во спасение бывает.
Много позже на глаза попалось то самое письмо острожного отца, писавшего бабушке Жене - его тете - до моего с мамой приезда. К родной тетке он по "их" правилам обращался на "вы": "Дорогая Евгения Васильевна, покажите наш дом. Аккуратно постарайтесь объяснить все с Вашим всегдашним тактом, чтобы у Коленьки не возникло никаких ненужных чувств и вопросов".
Баба Женя, начиная с 1920-х промыкавшаяся в коммуналке, с заданием справилась отлично. Двухэтажное здание с почему-то выжившей мраморной лестницей превратилось в нечто вроде дома отдыха железнодорожников. Что там стало при Украине? Наверное, то же, что и раньше. И когда возникают споры, а они возникают, как можно было присоединять Крым к России, я зверею. Ведь он и мой, долгополовский, исконный. Что и кто сейчас в нашем доме, не знаю. Да кто бы ни был. Только невежественный Никита Хрущев, прославившийся бестолковостью, мог отдать Крым Украине, к Ялте с Севастополем отношения не имевшей.
Наверное, пара лет в Крыму и были самыми счастливыми для дяди Коли. Потом его отец (мой дедушка) внезапно скончался, многодетная семья получала какую-то пенсию от проклятого царского правительства, но денег не хватало. И моя родная бабушка превратила принадлежавший нам этаж в Трубниковском переулке на Арбате в пансион. Так не без труда и сводили концы с концами. Отец мой 1901 года рождения, в 17 лет окончив гимназию, уже подрабатывал в том же доме дворником.
А Колю держали в строгости. Рос он чересчур шустрым, никак не мог понять, почему после 1917-го его, да и всех наших, дразнили барчуками, дрался с обидчиками и по ошибке забегал в ставшие чужими комнаты бывшего своего этажа, превращенного в огромную коммунальную квартиру и заселенного новыми жильцами иного происхождения.
К счастью, выселять бывших хозяев не стали, гуманно выделив огромной семье целых три комнаты в коммуналке, где все благополучно просуществовали до войны. Относительно "благополучно". Ибо посадили, как ни странно, Колю и его сестру Елену (Лелю), а не, что подразумевалось и ожидалось, старшего брата - золотопогонника Георгия, в просторечии Жоржа, в квартире проживавшего. Тот, впрочем, не стал ждать приближавшегося часа расплаты (за что?) и остался вместе с театром Михаила Чехова в зарубежье, став известным французским художником. Мой отец, искупая грехи рода, пошел добровольцем в Красную армию, где честно бился против своих в Гражданскую.
Коля учился в школе, и вдруг у него, длиннющего, пробудились способности к танцам. Великая Айседора Дункан, наехавшая в СССР и закрутившая с Есениным, приняла в школу босоножек, где работала бухгалтершей моя тетя Леля. Вроде бы наше родовитое и уже потому заведомо виноватое прошлое было прощено.
И тут началось. Тетю за старые, еще октября 1917-го, грешки для острастки ненадолго выслали в холодную губернию. Надо же, вспомнили. Но потом через несколько лет милостиво отпустили и даже разрешили обосноваться в том же Трубниковском.
А Коля, несколько хулиганистый, жил по собственному разумению. Своенравный, порывистый, остро чувствовавший несправедливость. И, будучи мальчишкой, не понимал, что бороться с ней абсолютно бесполезно. С несколькими ребятами из класса попытался организовать нечто вроде маленького школьного общества, которое помогало, чем могло, детям арестованных и в понимании старшеклассников невиновных. Общество успело просуществовать несколько недель, а затем всех его членов бдительно обезвредили. Ученика Николая Николаевича Долгополова судили, отправили в тюрьму, затем в колонию. Закончились танцы босоножки.
Из тюрьмы Коля вернулся через несколько лет сильно пьющим, прокуренным, однако, Бог миловал, здоровым.
Хороша семейка. Старший брат - эмигрант, сестра, пусть и за мелкие погрешения, - на поселении, а младший только-только отсидел срок. И лишь мой папа дослужился в Красной армии до высоких постов: нужны были советской власти интеллигентные и в то же время преданные молодые люди.
Но все, даже отец, признаны лишенцами, никому не дали окончить институты, получить высшее образование.
А Коле после тюрьмы вроде бы повезло. Любил он, единственный из нашего рода, копаться в технике. В школьника, так и не завершившего обучение, поверили и взяли в механики.
Двухметровый симпатичный малый пользовался успехом у женщин. Его женитьба на родственнице Антона Павловича Чехова, сохранившей фамилию гениального писателя, кажется, должна была поставить все на свои места. В СССР Чехова уважали: по-простому от Коли могли бы отстать - отвязаться.
Между прочим, когда в 1960 году праздновали 100-летие Чехова, в нашей квартире раздался звонок: просили подойти к телефону Николая Долгополова. Я подошел, и меня торжественно пригласили на юбилей Антона Павловича. Тут отец растолковал звонившей, что она разговаривает с ребенком, а Николай Николаевич Долгополов, действительно какое-то время близкий к семейству Чеховых, погиб на войне.
Но и до этого пришлось дяде Коле испить горькую чашу. Нет, дело не в разводе с урожденной Чеховой. Он быстро женился. Классно гонял на мотоцикле, и механика пригласили в спортивный клуб. Выступал на московских и даже всероссийских соревнованиях. Тетка рассказывала, что его поругивали: уж слишком бесшабашен, надо бы поосторожней. В беленькой книжице в твердом переплете с набранными красным буквами, добравшейся до 1980-х и потом, как и многие вещи, исчезнувшей, среди участников всесоюзных состязаний значится имя удачливого мотогонщика Николая Долгополова.
На этом удачи и закончились. Коля на своем мотоцикле сбил женщину у железнодорожного переезда. Одна судимость уже была, нарушитель - лишенец. Добавили, естественно, вторую. Он клялся, что был трезв и невиновен, да дали срок - и щедрый. Тут мой папа вступил в борьбу за брата. Уже известный журналист обратился к своему знакомому следователю и писателю Льву Шейнину. В моем семействе имя автора "Записок следователя" произносили с огромным уважением. Шейнин пошел навстречу, поручил разобраться, раскрутил безнадежное дело. Выяснилось, что свершилась несправедливость. Женщина перебегала дорогу не в том месте, рядом нарушил правила водитель грузовика. И моего дядю, тройку лет отсидевшего, освободили и даже взяли на работу.
Отец рассказывал, что Коля вернулся разочарованным, усталым, ни во что не верившим. Работал, выпивал, жил незаметной жизнью, а свой мотоцикл забросил.
Пришла война. Отец - фронтовой корреспондент, Коля - с семьей в эвакуации. Его и призвали-то не из Москвы, а из какого-то города, где они жили с женой.
В армии, по-моему, он с конца 1942-го - начала 1943-го. И использовали дядю, можно сказать, по специальности. Служил в мотоциклетной роте в почетном звании рядового.
Калининский фронт прошел без ранений. Писал матери, которая, если правильно понимаю, любила невезучего младшенького больше остальных. Иногда письма получал и отец, редко бывавший в Москве из-за фронтовых командировок. Тем временем убили на войне среднего брата Вову - полуслепого ополченца.
Отец с фронтом Рокоссовского, а в последний момент с Жуковым дошел до Берлина и присутствовал при подписании акта капитуляции. Но и снимаясь 5 мая 1945-го с друзьями-корреспондентами на фоне разрушенного Рейхстага, тревожился. Ныло сердце: Коля долго не пишет. А ведь попал непонятно как в штрафную роту. Судя по последнему письму маме, бился где-то в районе Кенигсберга. Кровавые бои с немцами, с власовцами.
И там, под Кенигсбергом, случилось. Как значилось в похоронке, пришедшей уже после 9 мая 1945-го все в тот же Трубниковский, рядовой мотоциклетной роты штрафного батальона Николай Николаевич Долгополов пал смертью храбрых в бою около безымянной прусской деревушки. Моя бабушка умерла через несколько дней. Ждала, так надеялась, уж все заканчивалось, оставалось всего ничего, и не выдержала.
Отец тоже страдал. Невезучий Коля был любимцем семьи. Осталась лишь одна его фотография. Отец поклялся, что, если родится сын, назовет его в честь младшего брата. Папа женился на молодой женщине - моей маме, и в 1949-м, когда отцу было 48, появился я. У нас в роду немало поздних.
Отец с 1945-го до самого ухода в 1977-м искал могилу брата. Сложно найти следы в том кенигсбергском месиве. Сначала на его запросы из всех военкоматов отвечали, что брат похоронен в безымянной могиле в Восточной Пруссии. Но папа продолжал поиски, и я восхищался его упорством. Ответы приходили раз в два года. И мы с отцом чувствовали, что Колину могилу действительно ищут, что круг сужается. Очень тяжко оказалось из-за смены названий населенных пунктов - все в Пруссии было, как и требовалось по справедливости, переименовано, на смену немецким пришли названия наши, русские.
Что хорошо, но как затрудняло поиски. Я уже взрослый парень - студент, потом, как и отец, журналист, верил: найдем!
И когда отец скончался, письма на его запросы вдруг стали приходить чаще и уже не откуда-то издалека, а из Подольского архива, в котором работали профессионалы. Нам сообщили о переименованиях, о районе, где сражалась штрафная рота. Однажды, предъявив на почте свидетельство о смерти отца, я получил долгожданное заказное письмо. Могила, никакая не безымянная, а братская, находится километрах в 50 от Калининграда.
Добрался туда осенью 1980-го. С помощью отзывчивых людей отыскал точно указанное в письме захоронение. За братской могилой следили. Она не в населенном пункте, а рядом с дорогой. Сколько же полегло! Дядя Коля точно лежал там. Но я был подавлен: выбито несколько фамилий, а нашей - не нашел.
Потом хороший человек, они, хорошие, всегда есть, помог, и фамилия рядового (без штрафроты) Николая Николаевича Долгополова была выбита на скромном пьедестале.
Пытался найти хоть что-то о дяде, в честь которого назван. И открылось. Дядя Коля шел, точнее, передвигался до Пруссии с боями на мотоцикле. Ни слова о наградах. А вот о появлении новой судимости сведения имеются. В 1944-м осужден "за хищение мелкой домашней птицы из чужого хозяйства". Что мог украсть? Курицу? Или покрупнее - гуся? Думаю, это было, когда уже перешли границу, потому что дали строго. Но все же осудили "без поражения в правах" и бросили в штрафроту - почти на верную смерть. Третья судимость.
Не до сантиментов было? Провинился - отвечай! Как дядя Коля не погиб раньше? Тоже загадка. Кто щадил рядовых мотоциклистов из штрафной роты? Но записки писаря из того самого полка, что дрался на подступах к Кенигсбергу, дошли до наших дней, дали ответ. Каждый день в роте в мелких стычках гибло по одному, ну, по два человека. Да, конечно, рядовые. А в том бою, что случился 13 апреля 1945-го у безымянной деревушки, полегло сразу 13. Читаю фамилии - полный интернационал, бившийся насмерть за Россию на чужой земле Пруссии, чтобы превратить ее в нашу. Жители поселка, тогда в начале 1980-х еще те бои помнившие, рассказывали, что особо упорно дрались власовцы. Этому отребью терять было нечего. Но кто убил дядю - они ли, немцы?
Недавно известный профессор историк А., пишущий о моем дяде-художнике подробнейшие изящные монографии, прислал нам домой генеалогическое древо той самой ветви семьи Долгополовых, к которой имею честь принадлежать и я. В ней мой дядя Коля - 1910-й - 1945-й. Из огромного семейства осталась лишь крошечная линия. Все убиты и умерли.
Вот она, российская история.