Почему закрытие избравшего Патриарха Собора в 1918 году так уж важно?
Александр Мраморнов: Потому что он был не чисто церковным мероприятием, но явлением русской культуры. Дух и мысль Собора отражали не только чисто конфессиональные, узкие интересы. На Соборе, например, обсуждалось русское церковное искусство - от Древней Руси до Серебряного века. Была создана патриаршая палата древней Руси, которая должна была заниматься всеми музеями и культурным наследием Церкви.
Речь шла не только об изобразительном искусстве или храмовом зодчестве, Собор обсуждал вопросы пения и возможности употребления органа за богослужением. Консультантами звали известных композиторов. Даже Рахманинова пытались пригласить. Тесно связанное со светскими композиторами Московское синодальное певческое училище приглашало на Собор для обсуждения судьбы русской духовной музыки, например, Гречанинова.
Так приятно вспоминать ситуацию, когда Церковь не отгораживалась от высот светской культуры?
Александр Мраморнов: Думаю, что этому ее научила Февральская революция. В этот момент Церковь научилась легко находить диалог.
И в православном храме мог появиться орган?
Александр Мраморнов: Собор решил, что это противоречит православным традициям. Хотя представители западных епархий ратовали за это, сетуя: у нас верующие идут к католикам или униатам, потому что у них есть орган. Народ любит впечатляющую музыку. На что большинство отвечало, что не надо подстраиваться под народные вкусы. И народной музыке с ее разудалыми мотивами не место в храмах, комментировали члены Собора традицию петь церковные молитвы на привычные мотивы. В чем-то собор был консерватором, но умел идти на диалог с потребностями времени.
Собор обсуждал еще какие-то инновации?
Александр Мраморнов: Главной хозяйственной инновацией были кооперативы. Кооперативное движение было частью той эпохи. И собор определил, что внутри Церкви могут создаваться кооперативы. Для обеспечения экономической автономии.
И какой кооператив могла учредить Церковь?
Александр Мраморнов: Например, пчеловодческий. Или по производству муки, пшеницы, вина.
Канонических запретов на это нет?
Александр Мраморнов: Канонических запретов на хозяйственную деятельность Церкви нет. Есть только на чисто ростовщическую деятельность. Но на Соборе была дискуссия и о том, чтобы стандартный банковский процент (говоря современным языком - ставку рефинансирования) не считать ростовщическим процентом и не подводить под канонический запрет. Хотя в этой теме участники Собора были очень боязливы, побоялись, например, назвать задуманный ими церковный банк церковным банком, переименовали его в "Союз взаимопомощи". Но несмотря на разные опасения было и четкое обозначение: мы начинаем путь к сильной церкви.
Что означала "сильная церковь"?
Александр Мраморнов: Автономная, финансово и политически независимая. Взаимодействие Церкви и государства определялось как союз. Не тесные объятия, не симфония отношений, характерная для византийской и поствизантийской идеологии, а нормальный, по сути деловой союз.
Церковь все-таки в первую очередь институт нравственности и превалирование деловых союзов и интересов…
Александр Мраморнов: Но когда Церковь отделяют от государства, ей было бы странным осмыслять себя как ведомство православного исповедования. Это осталось в Синодальной эпохе. При Временном правительстве произошел разрыв с государством. Но на Соборе присутствовали представители государства - министр исповеданий Карташев и его товарищ Котляревский. Церковь, хоть и была отделена, но в рамках "союза", и Временное правительство до последних дней своего существования продолжало финансировать Собор. Сначала на него было отпущено два миллиона, и готовился следующий транш, но к власти пришли большевики. Которые, ничего не собирались давать, но зато сразу собирались отнимать.
Нехватка денег сказалась на работе Собора?
Александр Мраморнов: Сначала Собор сузился из-за нехватки денег. Но вскоре их нашли, учредив специальный сбор (от свечной выручки) из всех епархий.
Почему Собор так долго длился? Все соскучились по настоящей церковной жизни и дискуссиям? Накопилось огромное количество проблем?
Александр Мраморнов: В начале собора была откровенная говорильня. Например, долго, несколько заседаний, читали приветствия, которые можно было бы опубликовать и разослать членам собора. Но - главное, было огромное количество накопившихся вопросов. На Соборе работали 23 отдела, в некоторых до 10 подотделов, несколько комиссий.
Мы намечали выпуск серии из 40 брошюр Священного собора - о христианском браке и семье, поводах к расторжению брака, высшем церковном управлении, епархиальном управлении, приходе, церковных финансах, об Украине, о Грузии.
Об Украине почему?
Александр Мраморнов: Потому что Собор санкционировал к проведению Всеукраинского собора. Украинские церковные активисты хотели как минимум автономию, как максимум - автокефальную национальную церковь, и это желание надо было ввести в каноническое русло. Но потом появились недовольные этой строго канонической линией. Косвенно это недовольство связано с убийством почетного председателя Всероссийского собора, киевского митрополита Владимира. И до сих пор непонятно, чьими руками оно сделано - большевиков, националистов или разбойников. Скорее всего он оказался убитым в результате переплетения этих трех сил. Вообще же в период Собора было убито 13 его членов.
Большевиками?
Александр Мраморнов: Да, большевиками, или большевистствующими. Иногда непонятно было, кем. Кто утопил епископа Гермогена (Долганова)? Вроде какие-то красноармейцы. Я писал о нем книгу, и знаю, что письменного приказа о его казни не было, как и о казни царской семьи. А он, кстати, как участник Собора, пытался принять участие как максимум в освобождении, как минимум - в облегчении ее участи. Их казнили с разницей в три недели.
Собор был по сути в этот момент законодательной властью?
Александр Мраморнов: Да, и должен был выработать канонический документ, определяющий жизнь Церкви и перестраивающий всю систему ее управления.
Каким должно было стать церковное управление?
Александр Мраморнов: Соборным. Соборы должны были проходить регулярно: в большем и меньшем составе. Между соборами должно было действовать высшее церковное управление, состоящее из Священного синода и Высшего церковного совета. Священный синод должен был ведать каноническими вопросами, а высший церковный совет - административными и хозяйственными, контролировать церковный бюджет. Предполагалось, что и государство будет гарантированно давать Церкви некие субсидии в договоренных масштабах.
Это был продуктивный собор?
Александр Мраморнов: Да. Но случилось его вынужденное закрытие. Примерно, как с Учредительным собранием. Пришла грубая сила, "караул устал", и все.
Совнарком, видимо, относился к Собору с ухмылкой и не воспринимал его как реальную силу. Может быть, Собор частично виноват в этом сам, потому что слишком осторожничал с официальными заявлениями в адрес большевиков.
Опоздали, например, с реакцией на вооруженное восстание в Москве. Патриарх Тихон в январе 1918 года берет на себя ответственность и провозглашает свою знаменитую "анафему большевикам", а Собор как будто забыл, что он высшая власть и фактически все свалил на патриарха. А к январскому посланию патриарха присоединился, когда тот уже начал действовать.
Соборные комиссии серьезно реагировали на все. Например, на принятую в августе 1918 года инструкцию Наркомюста, открывавшую большие гонения на церковные структуры. На Соборе даже избрали делегацию по взаимодействию с народными комиссарами, во главе с известным юристом Николаем Дмитриевичем Кузнецовым. Делегация вообще рассчитывала дойти до Ленина, но их принял Бонч-Бруевич, а после августовских инструкций 1918 года в Совнаркоме вообще стали уклоняться от приема делегаций Собора. Не хотели идти на диалог. А Собор готов был идти на диалог даже с большевистским государством.
Через три года, в 1921 году, должен был пройти новый собор. И тогда принимается постановление о том, что полномочия членов Собора 1917-1918 годов должны быть продлены до созыва следующего.
А полномочия эти были достаточно широкие - приходить в регионах на епархиальные собрания и советы, участвовать в них с наблюдательной и контрольной функцией. Так принцип соборности воплощался в повседневной церковной жизни. Епархиальные советы и собрания фактически (несмотря даже на циркуляр Наркомюста о ликвидации епархиальных советов 1920 года) просуществовали до дикой кампании 1922 года по изъятию церковных ценностей. Под этой маркой государство постаралось репрессировать как можно больше представителей церковного руководства. Но созданная Собором структура была достаточно крепкой.
Но большевики и дальше старались всячески унизить церковь, нивелировать ее значение, и высшее церковное управление, имевшее право - по необходимости - вводить решения Собора в действие, не решалось на это. Положение Церкви становилось все хуже и хуже.
20 сентября Собор был прерван.
И все-таки почему?
Александр Мраморнов: С виду - по финансово-хозяйственным обстоятельствам. Большевики под свои советские цели забрали здание Московской духовной семинарии на Делегатской улице (нынешний музей декоративно-прикладного искусства), где жило большинство членов собора. Делегатам было мало утвержденных Собором суточных в 30 рублей. Им, попросту говоря, негде было жить и не на что питаться. А вокруг настолько все подорожало, что не хватало не только на еду, но и на трамвай.
Многих делегатов на третью сессию Собора не пустил фронт и местные комиссары.
Участники собора очень сожалели, что должны прервать свою работу. Причем тогда, когда она обрела крейсерскую скорость.
Если бы Собор не прервали, когда бы он закончился?
Александр Мраморнов: Думаю, до конца 1918 года. Но события красного террора, инфляция, полный отъем финансов у церкви, окончательное закрытие частных банков и счетов, которыми Церковь еще как-то могла распоряжаться, затянули на его шее финансовую удавку.
Но и после этого костяк соборного совета заседал еще месяц и принял очень важное решение - полностью, в неизменном виде сохранить архив собора. За 20-е годы исчезло всего лишь 10 дел - полтора процента от всех соборных документов. Высокая сохранность - заслуга секретаря собора Василия Павловича Шеина, (будущего священномученника Сергия) и синодального архивиста Стефана Григорьевича Рункевича. Именно последний перевез документы Собора из конфискованного большевиками в 1920 году Епархиального дома в государственный архив. По жуткой московской непогоде, со снегом и дождем, буквально на телегах. Благодаря этому, в 2011 году их можно было начать издавать.
Как было принято решение о прекращении деятельности Собора?
Александр Мраморнов: Когда начали поступать заявления от участников, которым нужно было ехать на место и улаживать срочные дела (страдали семьи и т.п.), было принято решение, что Собор должен закончить работу не позднее 7 (по старому стилю) и 20 (по новому) сентября. Но это все-таки было решение о приостановлении работы Собора.
Торжественное заседание - с молебствием, присутствием представителей московских приходов, крестным ходом - было отменено. Большевики уже покушались на крестные ходы в феврале 1918 года, они были "кровавыми" и сопровождались перестрелками. Церковь этого не хотела.
Поэтому отслужили небольшой молебен и провели стандартное рабочее заседание. Это 170 пленарное заседание 20 сентября было очень большим, участники сидели на нем с утра до вечера, и пытались принять максимальное количество документов. Заседание закончилось на ноте: "собор не завершен, мы еще встретимся". Хотя те, кто были реалистами, понимали, что в таком составе они встретятся едва ли.
Когда соборы возобновились?
Александр Мраморнов: Была попытка провести собор (хотя бы Епископский) после смерти патриарха Тихона для избрания нового патриарха (большинство тогда было готово высказаться за митрополита Петра Полянского), но собраться удалось только на похороны патриарха Тихона. Больше власти ничего не дали сделать.
Первый архиерейский собор был собран в 1943 году - мгновенно, большевистскими, сталинскими темпами - для избрания Патриарха Сергия. В 1945-м прошел первый поместный собор, избравший патриарха Алексия I. Конечно, это были уже другие соборы, непохожие на собор 1917- 1918 годов. Был еще архиерейский собор 1961 года, собранный под давлением властей, и внесший коррективы в положение о приходе, позволившие государству фактически иметь в приходской общине своих агентов.
Более-менее гласная соборность Русской церкви на весь советский период - до 1988 года - была похоронена.
А первым свободным собором стал собор 1988 года?
Александр Мраморнов: Да, он собрался в Троице-Сергиевой Лавре в год Крещения Руси и принял новый устав Русской православной церкви, практически полностью скопировавший принципы епархиального приходского управления, созданные Собором в 1917-18 годах. Этот Собор целиком шел в фарватере Собора 1917-18 годов. И это был прорыв к свободной жизни и деятельности Церкви, на много лет свернутой советской властью.
Если бы Собор не прервался и каким-то чудом Церковь миновала политика уничтожения и притеснения, то какой бы она могла быть, воплотись все заложенное на Соборе 1917-1918 годов.
Александр Мраморнов: Тогда ее невозможно было бы сломить в 20-30 годы - не в духовном (духовно Церковь не сломалась), а в вещественном смысле слова. А так, все ее структуры управления к концу 30-х были уничтожены. Во многих городах не осталось ни одного действующего храма. И архиереев почти не осталось.
Церковь по результатам Собора (не сотри большевики этих результатов) стала бы более сильной. Думаю, что не было бы и обновленческого раскола 1922 года.
Но Церкви жестко не позволяли стать на ноги в финансовом отношении. Поэтому и на церковные ценности напали первым делом, как на материальный актив прежней эпохи. Но она бы могла и новые активы заработать, и даже помогать государству, например, в закупке необходимого продовольствия за рубежом. Большевики ничему этому не дали реализоваться.
Почему народ принял большевиков?
Александр Мраморнов: Надоела война, революционная разруха, большевики обещали хоть какой-то порядок, а люди хотели хоть в ком-то видеть надежду. И в ком ее было искать, если большевики не допускали себе альтернативы?
А вот Церковь точно была бы возможной альтернативой большевистской партии. В 1917-1918 годах, когда они пришли к власти, она такой реальной альтернативой и была. Ее голос слушало и слышало очень большое количество людей. У церкви был колоссальный мобилизационный ресурс - десятки тысяч приходов. Она могла по ним разослать любой призыв, любую директиву.
Но не было подано открытого голоса против большевизма. "Анафема 1918 года" была первой и последней, плюс послание на первую годовщину Октябрьской революции - тоже, в принципе, очень осторожное.
Почему так?
Александр Мраморнов: Члены собора, конечно, боялись, ведь уже к третьей сессии несколько его членов было убито. Кроме боязни была усталость - война, кровь постоянная, смерть. База сопротивления большевизму ушла на психологическом уровне. А у большевиков, наоборот, тогда была психологически выигрышная позиция. Хотя в дальней исторической перспективе - тупиковая. Большевизм - самоподрывная мина замедленного действия. Мне кажется, он до сих пор не устранен, и косвенно присутствует в сегодняшней политической повестке дня, проявляется в безальтернативности и решении вопросов не через общественный диалог, а авторитарными, волюнтаристскими, репрессивными методами.
Один глубокий священник спрашивал "За что нам Бог на три поколения попустил Советскую власть?" Время поздней Советской власти было весьма гуманным. Если бы кто-то предложил сегодня восстановить социальную конструкцию позднесоветского времени - с социальными лифтами, бесплатными образованием и медициной, с социальной застрахованностью, но без гонений на Церковь, многие бы проголосовали "за".
Александр Мраморнов: Но это же христианская социал-демократия. По поводу которой может быть и нужна активная общественная дискуссия. Как на Соборе 1917-1918 годов.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"