Капитан первого ранга рассказал "РГ", каково служить на крохотной подлодке "Малютка", командовать девичьей ротой и готовить речных диверсантов. А напоследок раскрыл свой рецепт долголетия.
Ровесник Первой мировой
Юлий Порфирьевич Ксюнин родился в 1914 году. С недавних пор это обстоятельство стало причиной множества недоразумений. Звонят, скажем, домочадцы в поликлинику, там спрашивают год рождения пациента. Им говорят: 14-й. "Так вам не сюда надо, а в детскую", - отвечает регистратор.
В пять лет Юлий, названный в честь полководца Цезаря, вместе с семьей оказался в тайге под Томском, где его отец командовал партизанским отрядом. Ели грибы и ягоды, жили в землянках и на телегах. Возможно, там юный сибиряк и получил завод на длинную интересную жизнь. Окончив в Ленинграде военно-морское училище, Ксюнин оказался на Дальнем Востоке в должности инженера-механика подводной лодки "Малютка". Так называли крохотные субмарины, главным достоинством которых была возможность перевозки по железной дороге.
- На Тихом океане спешно создавался военный флот. Мы были уверены, что война начнется здесь, - уж очень нагло вела себя Япония, - вспоминает старый моряк.
Условия службы на "Малютках" были каторжными. Экипаж из 36 человек размещался в корабле размером чуть больше железнодорожного вагона. Имелся один откидной диванчик - на нем по очереди отдыхали командир и штурман, остальные спали полусидя на своих боевых постах. Отопления не было, температура в лодке не поднималась выше шести градусов, моряки не вылезали из валенок и ватников. В шторм 200-тонную подлодку швыряло, как тростинку, даже на глубине. В таких случаях "Малютка" ложилась на грунт, экипаж выставлял двух вахтенных и спал.
- Торпедист по совместительству был коком. В первом отсеке между аппаратами стояла электроплитка, на ней он артистически варил гречневую кашу. Миски передавали по цепочке - мы все на расстоянии вытянутой руки друг от друга сидели.
"Теперь - плачьте!"
Когда стало ясно, что Япония в ближайшее время нападать на СССР не собирается, Ксюнина вернули на берег и поставили командовать ротой девушек, из которых требовалось сделать зенитчиц.
- Была директива Военного совета: женщин на гауптвахту не сажать - хрупкие, мол, создания. А многие из этих "созданий" уже побывали на фронте, были обстреляны и с начальством вели себя независимо. До меня ими командовал Грачев - он им замечание, а они его по плечу треплют: ладно, дядя Паша, не шуми.
На построениях девушки шутили: у Маньки такая грудь, что не то что четвертый - десятый человек увидит. А по воскресеньям стирали обмундирование, раскладывали его сушиться по сопкам, а сами гуляли по кубрику кто в чем: в блузках шелковых, довоенных юбках, сорочках. Грачев со слезами на глазах умолял начальство снять его с командования. Командир отряда вызвал Юлия и приказал принять роту. Ксюнин отказался наотрез - лучше под трибунал. В итоге договорились так: за нарушение дисциплины женщин можно сажать на "губу", но без лишнего шума. На таких условиях Ксюнин согласился. Обрадованный Грачев был готов отвечать за все ротное имущество - только бы от личного состава избавили.
- Старшей у них была Стелла, девица гренадерского роста, толковая. Стали с ней ходить по кубрику, из-под матрасов бельишко неуставное вытряхивать. Потом я их построил и говорю: война идет, а вы дурака валяете... Не проняло. Тогда стал выжидать момент, чтобы власть употребить.
Момент подвернулся скоро. Одну из девушек застукали вечером под лестницей - обнималась с матросом. Он убежал, а ее офицер за руку ухватил. Она его укусила и вырвалась, но тот успел ее разглядеть. Отправлять нарушительницу на настоящую гауптвахту к матросам было немыслимо, и ее посадили в пустую комнату при штабе. На ночь туда внесли топчан.
- Утром прихожу - она на топчане стоит навытяжку, вся в слезах и воет: "Тут крысы бегают!" Оказывается, всю ночь так простояла.
С "губой" воспитательный процесс пошел живее. Была там одна отчаянная: Ксюнин ей объявил сутки ареста, она: "Плевать". Он еще сутки добавил - та же реакция. Он добавил третьи и спрашивает: "Еще?" "Да нет, пожалуй, хватит", - ответила отчаянная. Другие, напротив, после наказания начинали рыдать. За слезы Ксюнин тоже сутки-другие подвешивал. Дошло до того, что подружки плакс за спинами прятали: "Тише ты, командир идет".
- Как-то нашли общий язык. Когда обучение закончилось и их распределили по батареям, мы с девушками собрались на острове Русский, на полянке, попрощаться. "Теперь-то можно поплакать?" - спрашивают. Ну я и разрешил: "Теперь - плачьте!"
А сердце постукивает
После Победы Юлий Порфирьевич учил матросов - уже обычных - работе с судовыми дизелями, командовал учебным центром на острове Русский, руководил во Владивостоке отделением Досфлота (военно-морской ДОСААФ), много лет работал в военной приемке новых кораблей.
- На торпедных катерах дизели авиационные: на полном ходу грохот такой, что заводского представителя пару раз выносили - не выдерживал. А у меня блокнотик был: я в него запишу заранее, что надо посмотреть, нырну в машинное отделение, пробегу по всем позициям и выскакиваю.
После ухода с военной службы Ксюнин перебрался в Тамбов - врачи посоветовали юг средней полосы, сухой и теплый климат. 17 лет возглавлял областной клуб боевой и трудовой славы, не получая за это ни копейки. На 97-м году жизни с помощью внука освоил компьютер и написал книгу "Записки подводника" - она есть в любой флотской библиотеке.
- По обстановке получается, дела мои подходят к концу, - из-под рубашки Ксюнина выглядывает тельняшка, костистые руки оплетены сеткой синих вен, а в ясных глазах посверкивают лукавые искорки. - Но списали меня в 60-м году - врачи нашли какой-то атеросклероз, - а сердчишко до сих пор постукивает!
Оставайся человеком
Собственное долголетие Юлия Порфирьевича удивляет не меньше, чем окружающих. В детстве переболел тифом, на сердце остались рубцы. Думал, даже в военно-морское училище не примут.
- Много раз я мог погибнуть, но оставался жив. Все мои однокашники сгинули на войне, я выжил. Во Владивостоке нахамил начальнику ОГПУ - даже не наказали. И таких случаев было немало - иначе, как чудом, назвать их не могу. Видно, святой Николай, покровитель моряков, за мной присматривает. У меня дед был святой человек, мать верующая, дядя служил в Одессе архиепископом. А я сам был комсомольцем, атеистом, а потом тоже стал верующим. Но главное, мне кажется, то, как родители меня воспитывали. А они говорили: оставайся порядочным человеком.
На прощание Юлий Порфирьевич рассказал то ли анекдот, то ли притчу. На 100-летие старика внук пожелал ему еще десять лет жизни. "Не надо ограничивать Бога", - ответил дед.
Юлий Порфирьевич Ксюнин:
- Уже несколько десятилетий я живу от одного Дня Победы до другого. Каждый год 9 Мая я надевал мундир, наливал себе бокальчик и начинал обзванивать товарищей в других городах. Мы чокались по телефону и желали друг другу только одного - дожить до следующего праздника. Сегодня никого из них уже не осталось. Но желание встретить следующий День Победы у меня по-прежнему очень сильное.