Игорь, откуда в вашей жизни появился швед Гартевельд?
Игорь Шушарин: Пожалуй, проще всего это объяснить мистикой, поскольку с некоторых пор дух Наполеоныча вдруг взялся посылать мне знаки.
Каким образом?
Игорь Шушарин: Так вышло, что в течение непродолжительного времени Вильгельм Гартевельд начал упорно попадаться мне в самых разных источниках. Как человек, издавший сборник "Песни каторги" в 1909 году. Как автор небезынтересных для меня нот. Как музыкант, под впечатлением от концертов которого эсеры совершили покушение на начальника Тобольской тюрьмы... Словом, этот персонаж слишком часто замелькал у меня перед глазами, и я решил написать о нем небольшую статью. Залез в интернет, чтобы добрать общеизвестное, а там ничего толком и нет. Помимо общих, справочно-энциклопедических сведений (композитор, музыкант, родился, умер...). Причем, что в русском, что в шведском сегменте.
В общем, хотел сделать материал нахрапом - ан нет, не получилось. Что называется, взыграло ретивое. Ну как это так? Надо разобраться. В конце концов, я - журналист, работаю в популярном историческом журнале. А тут такой с виду интересный товарищ, и - на тебе: никто, ничего. Вскоре выяснилось, что до революции у Гартевельда вышло несколько книг, в советское время не переиздаваемых. Одна из них, судя по названию, была профильной - "Каторга и бродяги Сибири". И когда я ознакомился с ней в нашей Публичке, то оказался буквально потрясен тем, насколько классно она сделана. С потрясающим знанием предмета, с живописными прорисовками, с тончайшим описанием человеческих типажей. А местами - еще и со здоровым юмором. Хотя, казалось бы, откуда ему взяться, при такой-то фактуре?
Книга на русском языке?
Игорь Шушарин: Да. Гартевельд прожил в России почти сорок лет. Когда приехал сюда в конце 1870-х был, понятное дело, "ни бэ, ни мэ", но постепенно, с годами, выучил язык настолько хорошо, что запросто писал и сочинял на русском... После знакомства с книгой Гартевельда мне окончательно снесло крышу, и я решил попробовать разобраться в биографии этого загадочного человека. Информация собиралась по крупицам, где только возможно, постепенно накапливалась, и в какой-то момент история переросла формат статьи и потянула на полновесную книжку. В итоге она собралась и вышла в конце прошлого года в нижегородском издательстве "Деком" под названием "Наполеоныч. Шведский дедушка русского шансона". К слову, книжку издали роскошно, но название мне не очень нравится. Изначально было другое.
И какое же?
Игорь Шушарин: "Наполеоныч. Шведская мелодия русской каторги". Понятно, что с позиций продаж словосочетание "русской шансон" более завлекательное, более попсовое. Вот только однозначного, четкого определения "русского шансона" до сих пор не существует. Даже так?
Игорь Шушарин: То есть - абсолютно. К примеру, на Первом канале несколько сезонов идет шоу-программа "Три аккорда". Там, как бы непрофессионалы жанра исполняют как бы "шансон". Но при этом со сцены звучат и городской романс, и псевдоуголовная лирика, и авторское творчество эмигрантов, и бардовские песни, и дворовые, и кабацкие... Почему все это дело именуется "русским шансоном", решительно не понимаю.
Опять же "дедушка" подразумевает наличие родственно-корневых связей с этим материалом. Но персонально сам этнический швед Гартевельд не творил в этом жанре и "кровного" отношения к нему не имеет. Он всего лишь первым додумался до, казалось бы лежащей на поверхности идеи о том, что русский каторжанский песенный фольклор может быть востребован широкой публикой, а не одними только "сидельцами".
Мог быть востребован, а мог и нет? Получается, рисковал?
Игорь Шушарин: Отчасти - да, но не очень сильно. Ведь песни неволи существовали на Руси с незапамятных времен и всегда были любимы простым народом. И до Гартевельда, и после него. Достаточно вспомнить советские времена, когда официально существовал жесткий запрет на исполнение так называемого "блатняка". Услышать его по радио, по ТВ, на концертах было решительно невозможно. Тем не менее, подавляющее большинство населения эти песни знало и охотно частным порядком распевало.
Отчего, по-вашему, у нас такая любовь к уголовной лирике?
Игорь Шушарин: "Откуда у парня сибирская грусть?"... Думается, это идет от того, что на Руси, как известно, "от сумы и тюрьмы не зарекайся". Плюс - следствие отмеченной еще Достоевским жалостливости русского человека не только к преступникам, но и к военнопленным, и вообще ко всем страдальцам. В свое время я беседовал на эту тему с замечательным писателем Леонидом Юзефовичем, и он очень метко подметил: дескать, мы всегда на стороне слабого, на стороне зайца, а не гоняющейся за ним лисы, даже если этот заяц ей хвост отгрыз.
Ну а возвращаясь к нашему герою: так или иначе, с риском или без, но Гартевельд сделал ставку на каторжный фольклор и в одиночку поехал в Сибирь, где полгода мотался по тюрьмам, каторгам, поселениям и притонам, встречался с матерыми урками, записывал их тексты и мелодии…
Стоп. Давайте по порядку. Жил-был Юлиус Наполеон Вильгельм Гартевельд. Жил он в Стокгольме до восемнадцати лет, а потом приехал в Россию. Почему?
Игорь Шушарин: Кто теперь поймет мотивацию юного шведа образца третьей половины XIX века? У меня есть на этот счет несколько версий, причем одна из них - конспирологическая. Не исключено, что в семействе Гартевельдов существовала некая фамильная тайна, связанная с Россией (а именно - с событиями времен наполеоновских походов). Но можно снова объяснить это дело мистикой: дескать, Гартевельд очутился в России влекомый Роком. Время покажет, что Вильгельм Наполеонович оказался очень русским по складу, по мировоззрению человеком. В России ему жилось исключительно комфортно. Неудивительно, что именно на российский период пришлись самые яркие, самые деятельные его года. То бишь, сам того не сознавая, он поселился в стране, которая оказалась ему ментально ближе по духу, нежели родная Швеция.
Но музыкальное образование он все-таки получил в Швеции?
Игорь Шушарин: Да, в Стокгольме и отчасти в Лейпциге. Юный Гартевельд мечтал стать композитором, причем обязательно известным. Но, судя по всему, вовремя сообразил, что музыкальном мире Европы наверняка затерялся бы среди подобных ему юных "мечтателей". А вот Россия на тот момент по части музыки, оперного искусства от Европы отставала. И это теоретически открывало перед шведским парнем неплохие возможности, у нас было, где разгуляться. И дело даже не столько в таланте, сколько в "паспорте" - пресловутое низкопоклонство перед Западом существовало уже тогда. Подразумевалось, что иностранец - это априори знак качества.
А еще к восемнадцати годам Гартевельд сформировался как блестящий пианист. Он умел не только виртуозно играть, но и красиво себя подать, изящно вставляя в свою игру разные музыкальные украшательства. Даже скверную музыку он мог играть красиво. Очаровывал. Поэтому на протяжении жизни зарабатывал прежде всего как музыкант: давал концерты, много гастролировал, особенно в российской глубинке. Похоже, ему нравилось пребывать в статусе "первого парня на деревне".
Но быть просто пианистом его, как я понимаю, не устраивало. Сложилось ли с композиторской славой?
Игорь Шушарин: Не вполне. Да, он постоянно что-то такое пописывал, но, в основном, занимался малыми формами. В частности, написал много романсов на стихи своего любимого Гейне, позднее - на стихи известных и не очень российских поэтов. Имелась в его творческом багаже и полноценная опера - "Песнь торжествующей любви" (1895), либретто которой написано по мотивам одноименной повести Ивана Тургенева. Сценическую постановку этой оперы Гартевельд больше десятка лет гонял по российским театральным подмосткам, хотя отзывы о ней были, мягко говоря, прохладные.
Композитором Наполеоныч, возможно, был неважным, но зато, похоже, обладал недюжинной пробивной силой.
Игорь Шушарин: О да! Его оперу чаще всего все критиковали, но при этом с завидным постоянством ставили, особенно все в той же провинции. Вообще у Гартевельда был прирожденный дар менеджера, пиарщика, маркетолога. Вильгельм Наполеонович интуитивно умел ярко упаковывать и умело продвигать свой музыкальный товар.
Давай перейдем к самому интересному - путешествию Наполеоныча за каторжным фольклором. Жил он к тому времени в Москве, какую-никакую известность в здешних музыкальных кругах имел, молодая красавица-жена, маленькая дочь, самому 49 лет, не юнец. Что вдруг изменилось? Почему уважаемого шведского подданного понесло в Сибирь?
Игорь Шушарин: Маленькое уточнение - очередная "красавица-жена". В России Гартевельд женился минимум трижды. По всему - интересный, видный был мужчина... А теперь по части "что изменилось": в начале XX века на российской эстраде возник новый музыкальный жанр - так называемый "рваный" (по одной версии - из-за "рвущих душу" текстов), чему невольно посодействовал Максим Горький. В знаменитой мхатовской постановке "На дне" 1902 года прозвучала песня "Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно…". Незатейливая по форме, она произвела невероятный фурор. И тут же, моментально, возникла мода на "песни горя и нищеты", песни обитателей городского дна. То, что раньше пели по кабакам спившиеся подмастерья и рабочие, перекочевало на эстраду. Профессиональные лицедеи, переодевшись в лохмотья, затянули незамысловатую ерунду про несчастных белошвеек и горемычных сиротинушек. И, удивительное дело, почтенная публика валом повалила на эти концерты. Слушала, внимала, несла в кассу рублики!
И тогда Гартевельд позавидовал чужим успехам?
Игорь Шушарин: Не знаю, как насчет зависти, но, думается, такое положение вещей его, как профессионала, ранило. Получается, пока он изо всех сил пытался создать нечто - если не великое, то хотя бы оригинальное и серьезное, рядящаяся под нищебродов попса начала заполнять эстрадные ниши и зарабатывать на совершенно дурацком, пустяковом материале, где нет ни мелодии, ни текста. А тут как раз наступил 1905 год: революция, новые - уже политические - посадки, снова всплывает интерес к тюрьме, каторге. Как позднее напишет сам Гартевельд, "идея собирания сибирских песен бродяг и каторжников пришла мне на ум в 1905 году в Москве, куда в то время попали две такие песни, поразившие меня". И тогда Наполеоныч решает не вскакивать на подножку "рваного" жанра, который уже начинает поднадоедать публике, а берется кардинально переформатировать сам жанр. Сделав главный акцент на аутентичном песенном материале сибирской каторги, с которым обыватель, проживающей в европейской части России, был не знаком.
Вернее так: отдельные песенные тексты появлялись в толстых журналах, в специализированной литературе. Но тогдашние литераторы, филологи и рядовые любители словесности знакомились с песнями тюрьмы и каторги исключительно с позиции слова. Вильгельм Наполеонович же, будучи профессиональным музыкантом, замыслил развить тему и привнести в нее важную недостающую деталь - мелодию. Тем более что у Гартевельда был интересный дар, которым обладает далеко не каждый музыкант. Он был своего рода "человеком-диктофоном" - был способен отфиксировать мелодию, набросать ноты песни буквально с первого прослушивания. Невероятно ценное качество для того времени, когда еще не было переносной аудиотехники... И вот весной 1908 года Наполеоныч отправляется в путешествие по Сибири в поисках каторжного фольклора.
Но это же, как минимум, странно. Какой-то иностранец едет в Сибирь, на каторгу: "Здравствуйте, спойте мне песню"...
Игорь Шушарин: Есть такое дело. Иностранцев в сибирские вояжи выпускали крайне неохотно - слишком уж разительно отличались имперские задворки от фасадной европейской части. Но вот Гартевельду - позволили. Более того, у него на руках имелся так называемый "открытый лист". Бумага, в которой написано: "Оказывать содействие предъявителю сего…" Как он его добыл - не берусь сказать. Но, что самое удивительное, лист сей, как писала пресса того времени, был подписан самим Столыпиным.
Ну, что тогда, что теперь доверять прессе стопроцентно не стоит…
Игорь Шушарин: Намекаете, что подобный вброс мог быть частью придуманной Гартевельдом пиар-кампании? Это, конечно, отчасти в духе моего героя. Однако точно известно, что вскоре по возвращении из Сибири Гартевельд был удостоен аудиенции у Петра Аркадьевича. Который, по свидетельствам современников, весьма интересовался собранным Наполеонычем песенным материалам.
Как выглядела его экспедиция?
Игорь Шушарин: Он составил маршрут "кустаря-одиночки" так, чтобы максимально уложиться в относительно комфортный весенне-летний период. Грубо говоря - до первых заморозков. В России к тому времени была уже достаточно развита железнодорожная сеть, что очень сильно упрощало тысячекилометровые перемещения. Это тебе не в тарантасе (как, к примеру Чехов, по пути на Сахалин) трястись.
В начале путешествия Наполеоныч заехал на Урал, в Златоуст, потом были Екатеринбург, Тюмень, Тобольск. Далее он спустился почти к современному Казахстану, в Курган, затем углубился в восточную Сибирь, Забайкалье. Возможно, забрался бы и дальше, но наступила осень, и он решил, что хватит с него - чай, не мальчик, и без того полгода в непрерывных разъездах провел.
Каторжане-то как к нему относились?
Игорь Шушарин: Нормально относились. В большинстве случаев, как говорится, "шли навстречу". Хотя, конечно, воспоминаниям Гартевельда верить можно с определенной долей осторожности. Вот, например, он описывает, как в Забайкалье переодевался в робу бродяги и косил под беглого, в местных шалманах его принимали как своего, что-то ему рассказывали и напевали. Мне очень трудно в это поверить. Все-таки швед, особая порода, русский язык у него был хоть и свободный, но все равно не идеально чистый. Не знаю… Может быть, принимали за барина, который чудит. Он же часто платил за песни рубль-другой, или проставлялся... Порой срабатывал "административный ресурс", не случайно же Наполеоныч озаботился открытым листом с громкой подписью. Например, в Тобольске, при местной тюрьме, имелась небольшая церквушка, а при ней - церковный хор каторжан. Тюремное начальство дало приказание регенту хора (к слову, получившему двадцать лет за изнасилование малолетней) за несколько дней подготовить каторжный репертуар. Так сложился тюремный концерт для одного-единственного слушателя Гартевельда, который все это дело старательно в тетрадочку переносил.
Вот уж действительно "низкопоклонство"!
Игорь Шушарин: Это еще что! Порой Гартевельд пользовался, мягко говоря, слабой образованностью, а то и откровенной дремучестью сибирских силовиков низового звена - приставов, урядников. Среди прочих сопроводительных документов у Наполеоныча имелось поручение от недавно созданного Общества славянской культуры. В этой бумаге Гартевельд был поименован "этнографом", и слово это приводило полицейских в священный трепет: они воспринимали его как некую разновидность графского титула. И, представляется мне, Наполеоныч не спешил их разочаровывать...
Вот так, где мытьем, где катаньем шведский товарищ собрал богатейший песенный материал - в общей сложности привез из Сибири более 120 песен арестантов, каторжан, бродяг, а также инородческих (песни бурятов, самоедов, айнов). Почти полгода он это дело сортировал, обрабатывал, аранжировал и к весне 1909 года подготовил большую концертную программу. Более того - умудрился залитовать ее у цензоров. После чего сразу выкатился на эстраду с материалом, который доселе считался не столько крамольным, сколько к публичному исполнению неподобающим, неприличным.
Выходит, сегодняшний условный "владимирский централ" из каждого утюга - это все благодаря Вильгельму Наполеоновичу?
Игорь Шушарин: Во многом - да. Именно Гартевельд первым вывел, условно говоря, "блатняк" на эстрадные подмостки, начал тиражировать и популяризировать посредством концертов, массового печатания нот с текстами, выпуска пластинок, песенников.
В общем, швед открыл ящик Пандоры. Не прошло и года, как на театрализованном исполнении тюремных песен уже специализировались десятки певцов и коллективов, представленных всевозможными "хорами каторжников" и "квартетами сибирских бродяг". Чаще всего этот репертуар не имел ни малейшего отношения к подлинной каторжной песне. Незатейливые тексты сочинялись рифмоплетами-поденщиками, умевшими профессионально выжать слезу. В общем, халтуры, эксплуатирующей модную тематику, расплодилось предостаточно. Вместе с тем настоящие жемчужины каторжной песни прочно вошли в репертуар звезд тогдашней царской эстрады. Таких, как Федор Шаляпин, Надежда Плевицкая, Лев Сибиряков, Юрий Морфесси...
Какие из привезенных Гартевельдом песен сейчас самые известные?
Игорь Шушарин: Две песни, которые с некоторых пор заложены в нас, по сути, уже на генетическом уровне - "По диким степям Забайкалья" и "Славное море, священный Байкал". Именно Гартевельду они обязаны той невероятной популярностью, которой они пользовались и пользуются по сей день.
Разве они народные?
Игорь Шушарин: Тексты авторские, но как песни они получили бытование именно в Сибири, в европейской части России их до Гартевельда почти не знали. Иное дело - мы не знаем, записал он мелодии этих песен один к одному, или же творчески их переосмыслил. Скорее всего, второе, потому что композиторское начало Наполеоныча не могло себя не проявить. Наверняка, он "штукатурил" и эти, и другие привезенные им песни, делая их, как минимум, более привычными для уха тогдашнего среднестатистического слушателя. Но, как бы то ни было, аутентичных вариантов "Славного моря" и "Бродяги" мы, похоже, уже не узнаем. Любим и поем в том виде, в котором их нам подарил швед Гартевельд.
Заработать на своем каторжном детище он смог?
Игорь Шушарин: Разумеется, Гартевельд не был идеалистом-бессребреником. За его сибирской историей четко угадывается не только исследовательская, но и прагматическая составляющая. Потому как музыкальная слава - штука хорошая, но надо как-то и на жизнь зарабатывать. И так сложилось, что именно "Песни каторги" стали самым прибыльным музыкальным проектом, реализованным Гартевельдом в России. А таковых у него за без малого сорок лет пребывания в нашей стране реализовано немало. Причем самых разных. Наполеоныч вообще был человек многосторонних интересов. И все же, повторюсь, громче всего выстрелили "Песни каторги". Именно за эту историю после смерти Гартевельд удостоится нескольких строчек в энциклопедических и музыкальных справочных изданиях. И это абсолютно справедливо. Правда, в данном случае речь идет об энциклопедиях отечественных. Понятно, что на родине, в Швеции, песенные страдания русских каторжников мало кого волновали и интересовали.
Когда Гартевельд возвратился на родину?
Игорь Шушарин: Из большевистской Москвы Гартевельд рванул когти в конце 1918-го. Потом были гетманский Киев, белый Крым, "вавилонский" Константинополь. Так что до своего родного Стокгольма он сам, его 38-летняя супруга Анна и их 10-летняя дочь Магда добрались лишь в начале июня 1920 года. Учитывая, что Вильгельм Наполеонович прожил в России четыре десятка лет, возвращение на историческую родину оказалось вполне сопоставимо с эмиграцией. К тому же он был стар и абсолютно неизвестен в Швеции. Без друзей и без связей, которые так много значили в России... Гартевельд ушел из жизни в 1927-м, и я почти убежден, что эти последние семь лет он тосковал по России. Не большевистской, но той, которая "до семнадцатого" - наверняка.
В биографии Наполеоныча белых пятен больше, чем цветных. Не было ли у вас соблазна заполнить их в книжке по своему усмотрению? Гартевельд бы точно не обиделся.
Игорь Шушарин: Он бы не обиделся, факт. Только тогда это был бы уже принципиально иной жанр - беллетристика с вкраплениями документалистики. Но очень не хотелось превращать человека из плоти и крови Гартевельда в литературного героя - слишком уж прикипел я к нему за эти годы. Да, с одной стороны, Вильгельм Наполеоныч был человеком далеко не идеальным. Но с другой - да и наплевать. Знаете, есть такое русское выражение "Не по-хорошему мил, а по милу хорош?" Вот Гартевельд мне именно что по милу хорош. И он сам, и его сибирские песни. К слову, многие из них были записаны на пластинки еще при жизни Наполеоныча. Эти записи сохранились, при желании их можно послушать. Персонально на мой вкус, в сравнении с современным форматом "русского шансона" - они много интереснее, особенно в текстовой составляющей.