Это повторные премьеры оцифрованных копий фильмов "Малыш" (1921), "Огни большого города" (1931), "Новые времена" (1936) и "Великий диктатор" (1940). Даже для тех, кто эти картины видел раньше, - все равно премьеры: реставрация сделала изображение, тонувшее в сетке царапин, кристально чистым и графически четким. Из черных провалов истлевшей пленки явилась масса не виденных ранее деталей актерской мимики. Это реально новое рождение фильмов - такими, какими их видели первые зрители. А возможно, и более совершенными.
Атлантида - это не только чаплинский гений, как бы принадлежавший своему времени, а на самом деле - все векам. Утонуло великое искусство немого кино, которое зажглось на пороге ХХ века, сразило зрительские сердца и… ушло в небытие. А у него были свои уникальные преимущества, каких уже нет в кино - не случайно Чаплин так долго упрямился и даже в звуковую эру делал немые фильмы. "Новые времена" вышли в 1936-м, много после "Певца джаза" и даже нашей "Путевки в жизнь", а диалоги там по-прежнему передавались титрами, хотя Чаплин уже экспериментировал со звуковыми эффектами (очень смешная сцена целиком построена на громогласном урчании в животе) и лично спел с экрана свою знаменитую песенку.
Отсутствие звука на самом деле было достоинством: Великий Немой был принципиально другим кино. Смотря сегодня Чаплина (или Бастера Китона, или Гарольда Ллойда), изумляешься виртуозной актерской технике, какой больше нет. В "Новых временах" его Бродяжка с завязанными глазами гоняет на роликах по краю пропасти - от трюка замирает сердце: Чаплин его выполняет без спецэффектов, в реале. Да и способность актера только глазами, пластикой, жестом выразить мысли и чувства героя так, что бессильны любые слова - это отдельное эстетическое переживание, сложный комплекс эмоций, где смех сплавлен со слезами. Бродяжка жуликоват, смешон, нелеп, жалок и одновременно благороден, самоотвержен, и есть в нем та наивная вера в добро, без которой человек не человек.
Большинство главных лент Чаплина созданы в преддверии или в разгар Великой Депрессии, когда по улицам бродили армии безработных, и кусок хлеба был роскошью, которую надо отвоевывать. "Огни большого города" - и мелодрама, и комедия, и "экшн" - история о слепой цветочнице, сохранившей благодарную память о пришедшем ей на помощь прекрасном рыцаре, но открывшей в богаче оборванца. Она начиналась сценой презентации монумента "Процветание", на коленях которого притулился бездомный Бродяжка - остро социальный смысл картины заявлялся с первого кадра. Она вышла в 1931-м - тоже в звуковой уже период, но человеческая речь в ней заменялась то пародирующими ее звуками, то "музыкальными фразами", написанными тем же Чаплиным. Интересно, что когда Чаплин уступил веку и перешел в "говорящее" кино, его фильмы стали хуже: звук тянул в бытовое и заземлял фантазию.
Его кино естественным образом выросло из ранних комических короткометражек и, в сущности, долго оставалось цепью гэгов, объединенных интонацией сочувствия "маленькому человеку". Того сочувствия, которое одухотворяет и делает живыми лучшие произведения русской литературы и потому так близкого нашим зрителям. В "Огнях большого города" и "Великом диктаторе" эти гэги очень неравноценны, с дистанции времени и киноопыта здесь особенно видны компромиссы. Но много эпизодов великих, незабываемых: одни заставляют хохотать, другие переворачивают душу - как, например, великие в своей простоте финалы.
Второе, что поражает искушенного в современных тягомотинах зрителя - умение придумать и рассказать историю. Наполнить ее живым выразительным действием, которое не нуждается в словах. Что, разумеется, требует и от зрителя умения включиться в эту захватывающую игру, навыков считывать и ценить условность искусства, отождествляя его с жизнью не впрямую, как любят наши критики, а опосредованно - через ассоциации, этим искусством пробужденные. За беззвучным действом следишь зачарованно, как симфонию слушаешь: там тоже свои чувства и ассоциации и никакого жизнеподобия.
Искусство Чаплина, как наследие Шекспира или Гете, оказалось актуальным на все времена. Сцены с демонстрантами и закабаляющие людей последние писки технической мысли в "Новых временах", речи Хинкеля о вреде свободы в "Великом диктаторе", противоборство отчаяния и надежды в "Малыше" и "Огнях большого города", целительная мощь такой иллюзии, как гуманизм, - это все звучит злободневно, только рассказано другим, уже полузабытым языком немого кино. Но вместе с Великим немым из кино ушло искусство пантомимы - фильмы стали "сначала сфотографированным театром", а потом из него стала истекать сама условность как базовое качество искусства: ушла поэтика литературной речи, диалоги стали безлики и мусорны. Дольше всего держалась музыка: эпоха мюзикла еще поддерживала в зрителях ощущение дистанции между повседневностью и ее концентратом в искусстве. Теперь исчезает и музыка как часть киноязыка, кино становится одномерным, плоским, анемичным. Поэтому скупые на средства, но бесконечно богатые на чувства немые фильмы сегодня оставляют ощущение шока: вид, что прогресс кинотехники привел к регрессу образности, к деградации кино как искусства. Великая школа оказалась просто отброшенной, и эта потеря невозвратима, как Атлантида.
Сейчас, конечно, публику больше заинтересовала бы история ловеласа Чаплина и его бесчисленных женитьб, среди которых связь с немыслимой красавицей, звездой его "Новых времен" и "Великого диктатора" Полетт Годдар. Но все же сходите в кино на Чаплина-актера, режиссера, драматурга и композитора: в любовно отреставрированных фильмах на вас обрушатся когда-то пылкие жизни, невнятные пятна на старой пленке снова станут прекрасными женщинами, а покорявший мир Бродяжка вновь предстанет во всем богатстве оттенков игры величайшего из трагикомических актеров. И вы на целых полтора часа станете наивны и доверчивы, как первые зрители великого, но безвременно погибшего искусства.