Для российской публики сэра Брина Тёрфеля открыл Валерий Гергиев: в 2006 году певец выступил в программе Пасхального фестиваля в партии вагнеровского Вотана (третий акт "Валькирии") на сцене Большого зала консерватории, буквально обескуражив психологической тонкостью трактовки мифологического бога и своим феноменальным артистическим обаянием. Следующие его визиты проходили в рамках фестиваля Мариинского театра "Звезды Белых ночей". Нынешнее выступление в зале Чайковского стало его первым сольным концертом в Москве.
С первых же нот стало ясно, что публику ждет встреча с театром великого актера. Тёрфель появлялся на сцене в одном и том же костюме, но в разных обличьях - интригана Яго и бандита Мэкки-Ножа, лукавого цирюльника Фигаро и царя Бориса, наркоторговца Спортинг Лайфа и повелителя тьмы Мефистофеля. Причем сэр Тёрфель не подводил постепенно публику к кульминации, а сразу обрушил в зал бушующую энергию арии со свистом Мефистофеля Son lo spirito che nega ("Я всеотрицающий дух") из оперы Арриго Бойто, а затем и знаменитые куплеты того же персонажа из "Фауста" Гуно. Его Мефистофель в арии Бойто издавал почти рычащие на низких нотах звуки - угрожающие, управляющие стихиями, хохотал, оборачивая слова "нет, нет" в жутковатое кошачье "мяуканье", и оглушительно свистел, как некогда Федор Шаляпин, также обходившийся без помощи свистка в оркестре. В куплетах Мефистофеля с их гетевской максимой "люди гибнут за металл" Тёрфель пел намеренно плоским, грубым звуком, с воющими длинными нотами и в таком темпе, что у оркестра, тактирующего в марше, не получилось с ним совпасть.
Несмотря на свою добродушную "фальстафовскую" харизму, певец органично входил в образы злодеев. Его Яго из вердиевского "Отелло" в монологе Credo in un Dio crudel ("Верю в творца жестокого") полон ярости: тип демона, презирающего всех, его циничную речь сопровождают жуткие унисоны медных духовых. Оркестр здесь выступал эффектным партнером, звучал ярко, но временами накрывал певца апокалиптическим форте.
В неожиданном ключе сэр Тёрфель представил другого "плохиша", исполнив балладу о Мэкки-Ноже Und der Haifisch, der hat Zähne ("У акулы - зубы клинья") из "Трехгрошовой оперы" на музыку Курта Вайля, написанную в легкой джазовой манере. Хит, который отточили в свое время Армстронг, Фитцджеральд и Бобби Дарин, Тёрфель спел, как французский шансон, под аккомпанемент аккордеона, рояля и оркестра. А в ироничной песенке наркоторговца Спортинг Лайфа из оперы Гершвина "Порги и Бесс" его интерпретация далека от привычного стандарта американского джаза - мощный мужской образ с резким характером и перепадами настроений под азартные "выкрики" труб.
Сэр Брин Тёрфель завораживал зал не только богатым бархатным басом и актерским обаянием, но и пониманием глубинной сути своих персонажей. Его моцартовский Фигаро - не ловкий плут и не взбешенный графом Альмавивой ревнивый жених, а опытный слуга, манипулирующий домочадцами. Арию о влюбленном Керубино он спел, прищурившись и вытянув руки по швам, словно докладывая о "молодой дури" пажа под бодрый ритм оркестра. Его Борис Годунов из оперы Мусоргского в предсмертной сцене "Прощай мой сын, умираю" - растерзанный собственными кошмарами царь, яростно рассказывающий сыну за несколько мгновений, оставшихся до смерти, о кознях бояр и нежно, светло замирающий при воспоминании о дочери Ксении. Тяжелые колокольные раскаты оркестра и обрывающиеся реплики царя, православные мотивы и сокрушительный набат, устрашающе ползущие низкие струнные и тяжелый бред, затихающий на предсмертном выдохе - это была драма правителя не только российского престола. А следом - арии из мюзиклов и пританцовывающий ритм "бидди-бидди-дам" в песне Тевье-молочника If I were a rich man ("Если б был я богачом") из знаменитого мюзикла "Скрипач на крыше", где обаятельный сэр Тёрфель в жилете заставил публику дружно хлопать в такт куплета.
У каждого, кто был на этом концерте, осталось ощущение, что он увидел великого артиста и что весь мир действительно умещается в слово "театр", способный открыть человеку что-то главное о его жизни.