Книга вышла объемной, подробной, отвечающей на многие вопросы - от того, почему поэт пил, как он вырастал в первого поэта страны и почему все версии о его "убийстве" абсурдны. Вот несколько фрагментов из "Есенина".
* * *
Бабушка молится и ходит по монастырям, дед молится и читает внуку Библию: но отчего, если Бог милостив, он, Сережа Есенин, один в семье?
Из автобиографии: "По воскресеньям меня посылали к обедне и, чтобы проверить, что я был за обедней, давали 4 копейки: две за просфору и две за выемку частей священнику. Я покупал просфору и вместо священника делал на ней ножом три знака, а на другие две копейки шел на кладбище играть с ребятами в свинчатку".
* * *
Гуляли по Москве; Клюев наставлял, Есенин посмеивался; но, когда что-то важное звучало, вдруг затихал, слушал очень серьезно, запоминал.(...)
Гуляли поэтому подолгу; из любых гостей шли пешком, трезвые. Есенин тогда даже не курил толком. Часа в 3 ночи оказались у храма Христа Спасителя, решили зайти. Клюев перекрестился степенно, со значением, поклон положил глубокий.
Есенин тоже перекрестился - и не столько поклонился, сколько боднул непослушной головой: здравствуй, Господи, это я.
Щурились в полутьме на горящие свечи, после сквозняка перестраивали дыхание на другой вкус. Оба притихли.
От стены шагнула схимница в черном плате и, указав на Есенина, велела спокойно:
- Уходи отсюда, висельник.
* * *
Шаляпин был мифом, небожителем. Едва ли кто-то из числа исполнителей ли, художников ли, литераторов ли в 1921 году мог сравниться с ним в оглушительной известности. Есенин видел писателя Горького, видел художника Репина; да, признание их было безусловным, но... не то.
Ему хотелось поклонения, хотелось, чтобы при одном его виде замирали.
Мариенгоф вспоминал, как однажды они с Есениным, прогуливаясь, увидели Шаляпина. В то время на улице разве что трамваи и лошади не узнавали певца, люди же встали как вкопанные, смотря во все глаза. То здесь, то там раздавалось восхищенное: "Шаляпин! Смотрите, Шаляпин!"
Есенин наблюдал все это в потрясении, разглядывая не столько даже самого Шаляпина, сколько реакцию на его явление. Спустя минуту со сдавленным горлом произнес: "Вот это слава".
Ему нужна была такая же, не меньше.
* * *
Айседора была проста, как королева; обращаться к себе требовала "товарищ", но при этом полулежала на софе - "у нас так все товарищи делают"; болтала с окружившими ее сразу на трех языках - французском, немецком, английском.
И все это время чувствовала его взгляд.
Он, в отличие от всех остальных, к ней поначалу не подошел. Тут еще имелся интуитивный мужской расчет: не сдвинусь с места, пока не позовешь. Буду единственным, кто к тебе не подойдет. Она игру поняла. Отвечая на есенинский взгляд, одарила его до-о-о-олгой улыбкой и поманила: иди сюда, иди, я знаю, что ты хочешь ко мне.
Тогда поднялся. Пришел. Лег у ее ног. Она начала гладить его по волосам. Вдруг вспомнила и сопоставила два русских слова из десятка ей известных и произнесла по слогам: "Зо-ло-та-я! Го-ло-ва!"
* * *
...Есенин, как будто нарочно, читал подряд все свои матерные стихи - и старые, и новые: и "Сорокоуст" и "про паршивую суку"... Публика разделилась: кто-то аплодировал, кто-то кривился. Когда все расселись угощаться, он, заслышав оркестр, вдруг выдал трепака и, хотя был пьян, Гуль признает, танцевал отлично - как пляшут в деревне на праздник. С коленцем. С вывертом.
Из зала прокричали - то ли от восторга, то ли с затаенным злорадством, в надежде, что рухнет здесь и подохнет: "А вприсядку?" Да пожалуйста - можем и так. Есенин шел присядкой по залу. Оркестр ускорял темп, доходя до невозможного плясуну. Поэта подхватили под руки. Гром аплодисментов.
По окончании вечера Гуль нашел Есенина спящим - причем сидя на столе, поджав под себя ноги, среди грязной посуды.
* * *
Есенин заключил договор на собрание сочинений: 10 000 строк, по рублю за строку, аванс 2 тысячи, далее - по 1 тысяче в месяц. Выплаты завершились бы только в марте 1926 года.
Теперь Есенин мог вообще ни о чем не беспокоиться - работать и жить более чем обеспеченной жизнью. Средняя советская зарплата по стране составляла тогда 46 рублей. Квалифицированный инженер получал 200 рублей, директор завода - 300; это были самые высокие оклады. Для партийных работников был установлен максимум в 175, больше которого управленцы партаппарата получать не имели права.
Так государство обходилось с поэтом Есениным: как иногда пишут, со света сживало. Собрания сочинений купили только у двух поэтов; второй - Маяковский.