Илья служил в роте связи переводчиком и не раз ходил с разведчиками за линию фронта. В детстве он учился в немецкой школе имени Карла Либкнехта.
За четыре года армии Илья так и не огрубел, и за это его любили. Большой, рыжеватый, добродушный.
И вот Илья в родной Москве. Новая Божедомка. Дом четыре. Родная дверь.
Дэзик, школьный друг Ильи, уцелеет на войне и в 1978 году вспомнит их дружбу и этот дом.
В профессорской квартире,
где он жил,
В квартире деда,
Бывало, сизой тучей дым кружил
И за полночь текла беседа.
Мы прямо в сад сигали из окна,
Минуя двери...
Двери открыла мама. Долго стояли обнявшись. Бросив вещмешок, Илья прошел в свою комнату. Там все ждало его: старые часы, книги, папки с рукописями, портрет Пушкина. В солнечных лучах клубились поднятые по тревоге пылинки.
Утром Илья проводил мать до госпиталя. Запрыгнул на подножку набитого трамвая.
Скоро Илья шел к родному институту, который желтел за старыми липами. На вахте спросили документы. Илья привычно прижал руку к нагрудному карману гимнастерки - тот был пуст.
Из учетной карточки военно-пересыльного пункта, заполненной Ильей Лапшиным 5 июля 1943 года в 14.00: "Прибыл в командировку. При проезде в трамвае украли все документы. Деньги утащили. Явился к коменданту г. Москвы..."
Неизвестно, удалось ли изловить тех мерзавцев, что охотились за карманами и вещмешками фронтовиков.
Известно лишь, что на другой день Илья Лапшин уехал в свою часть.
Ты не знаешь, как в пургу метельную
На привалах валишься в снег
И какую тоску беспредельную
На войну несет человек...
1941
* * *
Пройдет война,
и зарастут воронки
Зеленой идиллической травой,
И защебечет жаворонок звонко
Над полосой,
когда-то фронтовой...
Расскажем детям мы,
как шли когда-то
Солдатами в разведку на заре,
И прошлое припомнится
как дата
В оборванном давно календаре.
А может быть,
мы, ветераны, будем
Дремать на солнце
где-нибудь в Крыму,
О тех годах, растаявших в дыму...
Быть может,
мы возьмем и позабудем
Но - так не будет.
Слишком многим были
Для нас года и бедствия войны,
Окрепли в них
мальчишеские были,
Сгорели в них мальчишеские сны.
И если жить - так жить
до исступленья
И быть всегда
подобранным и злым,
Но разве может наше поколенье,
Войну прошедшее,
когда-то стать иным?
И будет нам необходимо, надо
По-пехотински
сутками шагать.
Пойдем мы стариками
к Сталинграду,
Чтобы у Волги юность
вспоминать.
И защебечет жаворонок звонко
Над полосой,
когда-то фронтовой...
И посидим мы молча
над воронкой,
Заросшей идиллической травой...
1943
Пишите Дмитрию Шеварову: dmitri.shevarov@yandex.ru