Сегодня, когда в театре разрежен зритель, становятся редкими традиционные для вас встречи с поэтами и философами, кризис оставляет театру хоть какие-то шансы? Или несет только угрозы?
Эдуард Бояков: Кризис хоть и болезнь, но он рождает не только драмы и потери. Через кризис любой организм - социальный в том числе - растет и развивается.
Мы продолжаем работать, очень много репетируем, стараемся нарастить репертуар и обозначить в нем наши главные векторы.
Сергей Десницкий, бывший заврепертуаром МХАТа при Олеге Ефремове, рассказывает, что Ефремов, придя в театр, объявил о 10 премьерах. Это был рекорд. Мы рискнули объявить о 20. И дело не в попытках удивить количеством. А в том, что продуктом являющегося мировым достоянием русского театра является все-таки не спектакль, а репертуар. Богатый и цельный. МХАТ был придуман театром репертуарной полноты. С самого первого сезона.
Разнообразие - код МХАТа . Именно этим он отличался от "Ленкома" Захарова, Театра на Малой Бронной Эфроса, "Таганки" Любимова и "Современника" Ефремова. Это были театры одной эстетики и одного метода. А МХАТ - это множество языков. Недаром Ефремов, придя во МХАТ, сразу стал приглашать Каму Гинкаса, Анатолия Васильева, Льва Додина. Это в мхатовской природе. И благодаря этому МХАТ и воспринимался главным театром страны.
Мы сейчас ищем вослед за Ефремовым нового героя, как в недавно отыгранной премьере документальной пьесы "Некуротный роман". И при этом даем "Красного Моцарта" - музыкальный спектакль об Исааке Дунаевском. И я пытаюсь столь разные спектакли соединить в одной стратегии.
Конфликты с актерами закончились?
Эдуард Бояков: Мне кажется, что человек 10 буянивших актеров все-таки кто-то использовал. Похоже, это был конфликт не столько с реальными "протестантами", сколько с какими-то людьми, которым не нравились наши планы.
Первый год в театре у меня ушел на жесткие решения. Ситуация с дисциплиной у нас была чудовищной. Приходилось собирать в подвале бутылки с недопитым алкоголем, увольнять пьющих актеров, вывозить из подвалов мусор. Сто с лишним контейнеров мусора от разломанных и брошенных декораций!
А еще я обнаружил в подвале комнату, от которой ни у кого не было ключей. Когда их в конце концов нашли, то в ней оказалась старинная, помнящая Немировича и Станиславского, мебель. Естественно, не значившаяся на балансе.
Вот чем приходилось заниматься в первый год. Это, естественно, не могло не вызвать противодействия изнутри. Но противодействие извне, мне кажется, больше, потому что мы пытаемся строить национальный театр. Не боимся говорить о духовном векторе. О православии как стержне русской культуры.
Своего рода негативной сенсацией стала новость, что желающие у вас работать режиссеры (и серьезные управленцы) должны заполнять анкету с вопросами об отношении к религии, русской культуре и родителям?
Эдуард Бояков: Слушайте, анкеты - это практика любой серьезной компании от "Пепсико" и "Филипа Морриса" до "Газпрома" и администрации президента. Это нормально - анкетировать HR. Творческое взаимодействие с людьми - очень тонкий процесс. Работа в театре - это разговор душ. А я, принимая человека на работу, буду смотреть на его костюм, обувь и список предыдущих мест работы? Нет, я должен знать о нем главное. Поэтому мы и задаем ему 30 вопросов анкеты. Естественно, подразумевая, что человек может отказаться отвечать на них. И мы одного такого отказавшегося уже взяли на работу. А еще поступающие могут в ответ задать такие же вопросы нам. Мы открыты к диалогу.
Что вы хотите понять, спрашивая об этом?
Эдуард Бояков: Ценности человека. Его готовность служить - не мне, не труппе и даже не МХАТу, а русскому театру и русской культуре.
Но сегодня такое время, что тонкой и сильной моды на русское, как в прекрасном Серебряном веке, нет. Допустим, я сижу и плачу на вашем "Последнем сроке", но при этом хорошо чувствую, что у публики к Распутину нет никакого вкуса.
Эдуард Бояков: Да, вы правы, моды на русское сейчас, к сожалению, нет. А Серебряный век, конечно, был триумфом русской темы. Но если мы чуть внимательнее посмотрим, когда и как она возникла, то обнаружим, что с самого начала эпохи Александра III. С Московской промышленной выставки, Политехнического музея, с возникновения на Красной площади здания Московской Думы у нас появляется новорусская эстетика, которая потом плавно начнет сращиваться с русским авангардом. И Дягилев, кстати, был связан, с одной стороны, с радикальным авангардом, а с другой - с русской темой, Бакстом, Римским-Корсаковым, Стравинским. Но всему этому времени "моды на русское" дал импульс государь-батюшка Александр III.
В России возникли общества возрождения русской культуры, возник огромный интерес к русской истории, русской иконе. Возникла русская философия. И это все при участии великих князей, при внимании государства. Николай II подхватил эту линию: вспомним хотя бы его балы в русских костюмах XVI и XVII веков. А его внимание к теме раскола и фактическое прекращение гонений на старообрядческую церковь, которое автоматически дало ценнейший импульс для русской культуры. Здания Шехтеля - архитектура, связанная со старообрядчеством. А особняк Рябушинского, в котором потом жил Горький!
Эти грани невероятно богатой палитры - все русская культура. Но вначале были сознательные государственные шаги.
И думать, что сейчас нам хватит маленьких культурных кабинетиков, где все будут сидеть и в равной пропорции заниматься русской, индийской, чешской, турецкой музыкой - ну смешно. Это неверные и несправедливые пропорции. Мы - страна русской культуры, русский язык - основа нашей государственности. И надо этого не стесняться, но изучать, развивать, промотировать. Если государство не подумает об этом, через несколько десятилетий будет одна сплошная кока-кола.
Посмотрите на происходящее на Украине, на то, как там работают западные культурные центры! Как поддерживаются украинские драматурги! Пьесы про голодомор показывались в национальном театре Лондона еще задолго до Майдана. А огромное количество мастер-классов по современной историографии? Это же все область действия "мягкой силы".
Поэтому нужно бороться не с языком современного искусства, а с ситуацией отсутствия ценностей. С тем, что у нас сейчас нечего выражать хоть современным, хоть классическим языком. Поэтому мы поставили "Последний срок". Для этого я работаю с "Лавром" Водолазкина. Это важнейший для нас спектакль. А потом еще будет премьера "Петра и Февронии".
За педалированием "русской темы" обычно тянется подозрение в дискриминации - автоматическом вытеснении и подавлении всего нерусского.
Эдуард Бояков: Любители приклеивать нам такой ярлык пусть посмотрят, как мы параллельно делаем Гофмана с Шемякиным и Максимом Фадеевым. Там будет не русская, а немецкая тема. А Виктор Крамер ставит у нас "Лес" Островского с Мерзликиным и Ярмольником в ролях Счастливцева и Несчастливцева, и там нет никакого русопятства и в помине - современная радикальная декорация, сложный, совершенно европейский спектакль. Мы МХАТ, у нас будет все: и русская тема, и немецкий Гофман, и авангардный "Лес".
Часть противников наверняка перейдут на вашу сторону, если вы достигнете настоящего успеха?
Эдуард Бояков: Не сомневаюсь в этом. Потому что искусство, конечно, должно говорить само за себя.
Мне показалось, что пока вы заняты поиском диалога со зрителем. И от этого возник "Красный Моцарт" как попытка побыстрее взять зрителя при помощи музыкального спектакля. Или чопорная "Леди Гамильтон" - чтобы зацепить снобистского московского зрителя без особых глубин, что не придет на "Последний срок".
Эдуард Бояков: Реальность показывает: во МХАТ хотят приходить как в большой магазин, где можно купить и сыр, и фрукты, и вино, и посуду, и одежду.
Мы движемся в этом направлении и надеемся на то, что у зрителя возникнет к нам новое доверие. И в общем по нашим премьерам чувствуем, что оно возникает.
Но в пандемию ведь и премьера не премьера. В театр можно впустить максимум ползала, аншлаг невозможен.
Эдуард Бояков: Но и зал с правом 50-процентного заполнения может быть переполнен. Как у нас на премьере "Некурортного романа". Шахматная рассадка - это же не только покушение на аншлаг. В зале, почти как электричество, держится ощущение важности и ценности события. Год назад театр был для многих светским развлечением, а в пандемию поход в театр становится поступком. В зале я спиной чувствую солидарность с нами. То, как зрители, рискуя прийти на премьеру, хотят поддержать артистов и весь русский театр.
Да, часть билетов сдается, но у нас все равно остается зритель, и его, слава Богу, немало. Он отзывчив и благодарен.