Сейчас на рынок труда выходит поколение, в котором вдвое меньше людей, чем выходящих на пенсию. Экономика останется без рабочих рук?
Владимир Гимпельсон: Это серьезная проблема и большой вызов для экономики. Причем этот процесс уже идет, в процентах ВВП он пока, может, не слишком проявляется, но эффект скоро станет заметен, к 2030 году он проявится особенно ярко.
В такой ситуации надо ценить молодых и повышать производительность труда у всех, потому что внутренних резервов для увеличения численности рабочей силы у нас практически не остается, а мигранты на себя берут в основном низкоквалифицированный труд.
Какие отрасли в большей степени пострадают от демографической ямы?
Владимир Гимпельсон: Наша экономика, что бы мы о ней ни говорили, уже давно стала экономикой услуг. По крайней мере по числу занятых. На крупных и средних предприятиях всех обрабатывающих отраслей в стране работают около 5 млн человек из примерно 70 млн занятых. Кроме того, в промышленности проще, чем в сфере услуг, повышать производительность труда. Так что им людей хватит. А вот в услугах и торговле, где сосредоточено 75% рабочих мест страны, дефицит кадров будет заметен куда сильнее.
Многие ключевые профессии очень молодые. Например, средний возраст программистов сейчас - около 30 лет. Но проблема не просто в недостатке простых исполнителей. У молодых работников есть два важных качества, которые дополняют друг друга. Это энергия молодости и свежие знания. Чем выше темп технического прогресса, тем быстрее устаревают знания, и молодые люди здесь имеют большие преимущества. Именно в этом возрасте люди более открыты всему новому, чаще совершают открытия, выдвигают смелые гипотезы, создают стартапы. Мир меняется стремительно и ожидать от 60-летнего работника, чьи знания устарели почти на полвека, такой же эффективности, как от молодого коллеги, не стоит.
Эффективность труда зависит только от возраста?
Владимир Гимпельсон: В нашей стране, как следует из статистики, максимальный уровень производительности имеют работники в возрасте от 30 до 40 лет. Еще свежие знания, уже накопился достаточный опыт, по-прежнему хорошее здоровье. Затем знания начинают устаревать, а накопленный опыт не всегда в состоянии эти потери компенсировать, начинает снижаться и производительность. Здоровье также начинает постепенно пошаливать. В среднем получается, что человек перед выходом на пенсию работает на треть менее эффективно, чем в момент расцвета карьеры. Но тут ключевой фактор не биологический возраст, а качество человеческого капитала - навыков и знаний. В России сложилась парадоксальная ситуация - при высокой доле людей, выходящих на рынок труда с хорошим высшим или средним специальным образованием, очень малая часть работников продолжает доучиваться в ходе свой карьеры. При этом, чем старше, тем меньше. Например, в Германии или скандинавских странах ежегодно переобучается каждый второй в возрасте 50-59 лет, а у нас - каждый двадцатый. В Европе на обучение персонала компании направляют в среднем 3% от всех затрат на труд, а у нас только 0,3%. Причем речь идет почти исключительно о крупных технологичных производствах, где и так с компетенциями работников все обстоит относительно неплохо. И еще врачи, учителя - представители тех профессий, где регулярное повышение квалификации обязательно по закону. Подавляющее же большинство работников очень рано перестает совершенствовать свой человеческий капитал.
Из-за этого у нас после 40 лет начинают резко снижаться зарплаты?
Владимир Гимпельсон: После начала трудовой деятельности - и у нас, и на Западе - зарплаты быстро растут примерно до 35-40 лет. Затем с возрастом у нас они начинают снижаться. В западных странах зарплаты продолжают расти и после 40 лет, но более медленными темпами, достигая максимума в предпенсионные годы. Они могут немного сократиться перед самым выходом на пенсию, если человек сам решает работать поменьше, например, 30 часов в неделю вместо 40, чтобы оставить больше времени на какие-то свои дела.
Что влияет на такие повозрастные профили заработков? Разные факторы - наличие навыков и знаний, ценимых рынком труда, готовность постоянно учиться и переучиваться, способность интенсивно трудиться, состояние здоровья, трудовая мобильность. В конкурентной экономике в конечном счете платят за эффективность труда. Во многих профессиях производительность труда не снижается до конца карьеры. Это связано со спецификой профессии. Например, хорошим тренером можно быть и в 60, и в 70 лет, а успешным спортсменом - только в молодости. Снижается производительность - снижается заработок. Там, где производительность или продуктивность измерить легко, эта связь более очевидна. Конечно, есть много рабочих мест, где эта связь отсутствует. Попал на "теплое место" и наслаждайся остаток трудовой жизни, но так "везет" далеко не всем.
Из-за чего такое отличие в динамике зарплат?
Владимир Гимпельсон: Есть ряд причин. Одна из них - темп обновления знаний и навыков, в частности, через дополнительное образование, обучение и переобучение. Я уже ссылался на уникальный опыт Германии и скандинавских стран. Понятно, что есть профессии, где происходит постоянное самообучение: ученые или журналисты вряд ли особо нуждаются в специальных курсах. Им лучше сходить лишний раз в театр или музей. Но для подавляющего большинства профессий такое дополнительное образование необходимо, причем организовывать его и в значительной степени оплачивать должен работодатель, который знает, что ему нужно.
Если самостоятельно пройти те же курсы, зарплату сохранить не получится?
Владимир Гимпельсон: У каждой компании свои требования к квалификации и владению определенными технологиями. Со стороны это не видно, и обучение, чтобы быть эффективным, должно "затачиваться" под конкретный запрос. Это дорогая история и большинство компаний не хочет в это вкладываться. Их может заставить только жесткая конкуренция: нет современных технологий и обученных им работников - уступи рынок другим. Не случайно у нас профессиональное до- или переобучение чаще происходит в компаниях, которые одновременно и технологические лидеры, и работают на экспорт, и внедряют инновации, и ощущают конкуренцию. Здесь замкнутый круг: без обученных работников не внедришь современную технологию, но без современных технологий вроде и нет спроса на знания и навыки. Немолодые работники часто оказываются в западне: когда они получали образование, многих технологий не было, но если затем регулярно не переобучаются, оказываются в уязвимом положении. Самостоятельное профессиональное обучение тоже, конечно, возможно в отдельных профессиях: программист может освоить новый язык программирования и тем самым повысить свою капитализацию. Но в массовом случае это так не работает.
Насколько большими будут потери ВВП из-за сокращения работников самых производительных возрастов?
Владимир Гимпельсон: Не могу сказать. С одной стороны, я не знаю примеров экономического роста при сокращении рабочей силы, особенно такого, как ожидаемое в младших рабочих возрастах. С другой - экономика умеет адаптироваться к самым разным ситуациям. Что-то продолжат тянуть более старшие возрастные группы, молодежь получит дополнительные возможности для быстрого старта... Но в целом это серьезная проблема, которая до конца не осознана. Будет меньше человеческого капитала, меньше инноваций, меньше стартапов, меньше новых идей - их чаще генерируют как раз молодые, в итоге пострадает эффективность экономики. Все станет двигаться медленнее и скучнее. С одной стороны, молодым работникам будет проще: их будет мало, за них будут бороться, у них вырастут зарплаты. Но при этом возрастет доля пожилых людей, которых этой малочисленной молодежи надо будет содержать.
Могут ли людей, которых мало, заменить роботы?
Владимир Гимпельсон: У нас очень низкие показатели роботизации. А высокие они, например, в Южной Корее. Но активное внедрение роботов там не привело к росту безработицы - хватило места и людям, и машинам. Роботизация наиболее активно идет в автомобильной промышленности и микроэлектронике. Это не те сектора, где у нас много занятых и где вытеснение людей может создать долгосрочные проблемы. Роботы и автоматизация помогают людям, но полностью их не заменяют. Задачи, выполняемые людьми, при этом меняются.
У нас закончился год пандемии. Как экономика приспособилась к этому фактору?
Владимир Гимпельсон: Сработал стандартный механизм российской экономики - поддержание занятости за счет сокращения зарплат. Мы это не всегда видим в помесячной статистике, но более детальный анализ подтверждает, что это так. Но если в предыдущие кризисы страдали преимущественно крупные и средние предприятия, то сейчас основной удар пришелся по сектору услуг, малым и микропредприятиям. Этот сегмент статистика вообще видит плохо. По мере снятия ограничений они должны оживать, но выжили и оживут, конечно, далеко не все. К концу этого года, если все будет в порядке, показатели безработицы вернутся к своим допандемийным отметкам, а зарплаты будут очень медленно восстанавливаться.
Насколько сильно мы просели по зарплатам?
Владимир Гимпельсон: По данным Росстата, у нас за прошлый год зарплаты даже немного выросли. Но Росстат дает две оценки: для организаций-юридических лиц (около 51 тысячи рублей в среднем за месяц) и для всех занятых (примерно 42,4 тысячи рублей). В первом случае мы видим даже небольшой рост, но если пересчитаем средний заработок для тех, кто работает вне организаций, а это ИП, самозанятые, занятые у физических лиц, то увидим снижение и очень скромную величину (в среднем немногим более 28 тысяч рублей в месяц). Основные потери в доходах были именно в этом сегменте. Эта часть экономики намного больше пострадала от локдауна и ограничений, и мы пока не знаем, насколько она восстановилась. В традиционной отечественной системе оплаты труда есть одна составляющая, которая делает заработки волатильными.
Какая?
Владимир Гимпельсон: Зарплата российского работника обычно состоит из двух частей: фиксированной - оклада или тарифа и переменной - в виде премий, надбавок или разных бонусов. Переменная часть в среднем составляет около трети от всего заработка и может как расти, так и падать. В зависимости от обстоятельств. Обычно, чем богаче организация, тем больше переменная компонента. Такая структура дает работодателям большую гибкость и позволяет им легко адаптировать издержки на труд, не прибегая к увольнениям. При необходимости премии или надбавки могут быть моментально срезаны. Кстати, это помогает автоматически поддерживать низкий уровень безработицы. Для самих работников такие условия не слишком комфортные - все предпочитают иметь стабильный заработок. Кроме того, такая система увеличивает неравенство.
Вы считаете, вся сумма зарплаты должна быть единым окладом? Как же тогда поощрять тех, кто работает более эффективно?
Владимир Гимпельсон: Соотношение постоянной части зарплаты и стимулирующей должно быть предметом обсуждения работодателей и профсоюзов, я бы с большим интересом послушал их диспут, но давать какие-то советы из академического кабинета насчет оптимальных пропорций остерегусь. Комбинированная схема хорошо подходит, когда объем работы легко измерить. К труду землекопа, это, наверное, подходит. Больше выкопал - больше получил. Но как измерить количество и качество работы врача, учителя, инженера, да и рабочего на сложном оборудовании? Есть трудовые обязанности, за их выполнение платят заработную плату. А зачем держать на работе плохого врача или учителя даже за голый оклад? Пусть займутся чем-нибудь другим.
Через месяц выпускники школ начнут поступать в вузы. Какое образование сейчас можно считать более перспективным для благополучной жизни?
Владимир Гимпельсон: Если у выпускника есть любимое дело, которому он хотел бы посвятить себя, то это облегчает выбор. Но при этом важно понимать: мы не можем сегодня сказать, какие знания и навыки будут востребованы даже через 10 лет, не говоря уже о более далекой перспективе. Прогнозы есть, но их надежность мизерна. Учиться придется всю жизнь, а умению учиться должна научить система образования. Конкретные технологии уходят, соответствующие им навыки обесцениваются, а фундаментальные знания остаются. Высокая зарплата на старте карьеры не гарантирует того, что она будет такой на протяжении всей жизни.
Кстати, знания в инженерно-технологических специальностях устаревают быстрее, чем в гуманитарных. В условиях быстрых технологических изменений, когда знания, навыки и технологии меняются в головокружительном темпе, вы должны быть готовы к этой гонке. Ни один университет не научит вас всему раз и навсегда.