Спектакль Дмитрия Крымова "Все тут." показали на Платоновском фестивале. В эссе о прошлом, которое не вернешь, и надеждах, которые не сбылись, встретились корифеи советского театра, герои Торнтона Уайлдера, двухметровый Чехов и знаменитая каторжанка Софья Блювштейн.
Премьера в "Школе современной пьесы" состоялась в октябре 2020-го. "Все тут." вошли в число десяти лучших постановок года (по версии Ассоциации театральных критиков). И популярность ее настолько велика, что на показы в Воронеж ехали не только жители соседних городов, но и москвичи - на фестивале билеты дешевле.
Крымов сочинил этот спектакль в память о родителях. Отец, режиссер Анатолий Эфрос, умер в 1987-м. Мать, критик Наталья Крымова, - в 2003-м. Для большей части нынешней публики, особенно за пределами столицы, спектакли и сама судьба Эфроса - нечто великое, но далекое. О работе Натальи Анатольевны знают профессионалы. Казалось бы, из чего тут делать театр?
Для Крымова факты биографии - лишь прикрытие. Глубоко в семейную историю публику не пустят. Да это и не нужно. Спектакль не рассчитан на то, чтобы всколыхнуть в каждом его личную, конкретную память о былом (хотя такой эффект и не исключен). Его стержень - ощущения. Ощущение театра как чуда, которое проходит сквозь всю жизнь. И жизни как спектакля, который нельзя ни поставить, ни проиграть дважды.
Alter ego режиссера - его воплощает Александр Феклистов - достает фибровый чемодан, надеясь найти детские игрушки. "А где буратино?" - внутри пусто. Обгоревшие подмостки покрыты сажей, из реквизита - обугленный стол и стулья с прожженной обивкой (художник - Мария Трегубова).
Во всю ширину сцены выстроен пышно украшенный "иконостас", за которым виднеются ряды пустых зрительских кресел. Режиссер почти два часа "кадит" вокруг, собирая всех, кто когда-либо стоял у алтаря. Повествует о театре, в который влюбился сам, и - устами легендарного завлита Нонны Скегиной (Мария Смольникова) - об отце, для которого служение искусству было делом жизни. Делает лирические отступления в сторону бабушки, изумительно исполнявшей революционные песни, и дедушки-чекиста, который с фанатизмом относился к рыбалке и требовал, чтобы дочь по правилам жевала налимью печенку ("К нёбу! К нёбу!"). Воссоздает эпизоды из спектаклей "Наш городок" по пьесе Уайлдера. Один был поставлен в США, другой в Грузии, поэтому в одном обыватели забавно-чопорные, в другом неудержимо-страстные, но те и другие проживают свою маленькую жизнь безвозвратно. Что умерло, то умерло, разве нет?
Анатолию Эфросу довелось руководить театром только четыре года. Дмитрий Крымов пестовал свою лабораторию втрое дольше, но в итоге тоже "лишился дома".
Он помнит дедушкино кресло-трон, оставленное на прежней работе. Вот оно на сцене - копия, конечно. Помнит наброски спектаклей - например, шикарный эпизод из "чеховской" серии цикла "Своими словами": встреча Антона Палыча с Сонькой Золотой Ручкой на Сахалине. До той поездки писателю давались только рассказы, после - пошли одна за другой пьесы, да какие! Не иначе, Золотой Ручкой писаны. И вот он, этот эпизод (копия, конечно): гигантский тощий доктор Чехов слушает свою театральную музу, гениальную актрису воровского мира. Соньку играет все та же Мария Смольникова, муза Крымова. Играет талант, не дождавшийся главной роли.
Пламенная Скегина-Смольникова, которая все норовит превратить спектакль в лекцию по истории театра, незадолго до смерти попросила развеять ее прах над могилами Эфроса и Крымовой. Эпизод похорон - обернувшихся спектаклем - стал здесь центральным.
Старушка в золотом пиджаке стоит у трона, играющего надгробие. Глядя, как неуклюжий Крымов-Феклистов расставляет искусственные свечи, она ворчит: "Отец твой правду искал, а ты пластмассовой херней занимаешься". Когда урну с заклинившей крышкой наконец вскрывают, над головой Скегиной летят блестки. Осколки радости, сверкающая пыль, которая оседает на нас, даже если все идет прахом.