Надо делать добрые дела
- В Рубежном "громко", - говорит отец Александр и, выслушав мой сумбур про смелость и несмелость, добавляет: - Ну, мы вам дадим "броник". - И впустив в голос изумительную иронию, почти шепчет: - Правда, он не поможет.
Отец Александр везет в Рубежный обогреватели. Они присланы из Москвы, из церковного военного отдела. Немало - 260 штук. Легких, конвекторных, закрытый борт нового УАЗа под завязку.
- Родился у вас кто-нибудь? - спрашиваю о. Александра. В семье священника ждут четвертого ребенка.
- Сегодня должна разродиться, - говорит он, выруливая из предвесенне-слякотного Луганска. - Чтобы все было хорошо, надо делать добрые дела.
Дополнительным "добрым делом" сегодня будет доставка ботинок одному человеку в Рубежном.
- Стоял я там возле церкви с гуманитаркой, подошел мужчина и спросил, нет ли у нас для него обуви. Размер оказался мой, 41-й, - вспоминает о. Александр. - Но я не отдал ему свои ботинки - пожадничал. А потом посмотрел фильм про св. Нектария Эгинского и как он там сидящему рядом нищему свою обувь отдает. Нашел очень хорошие ботинки, лучше моих, настоящие шузы...
Я немного опасаюсь, что после фильма о святом Нектарии и с учетом рожающей жены он кроме шуз отдаст кому-нибудь еще и свою обувь...
На заднем сиденье - бутылка испанского вина и коробка с шоколадками. Пропуск на лобовом стекле - белая бумага со словами "Луганская епархия". Скуфья, ряса - тоже пропуск, моя аккредитация. Ну и надежда, что стоящие на блокпостах солдаты - опытные психологи...
Наш путь обозначен блокпостами и пояснениями, где еще недавно проходила линия фронта. А проходила она совсем недалеко от Луганска, в райцентре Счастье.
У светловолосого, стеснительного, но не робкого солдата на блокпосту взгляд умный, непафосный, чуть усталый. Кажется, что люди с такими глазами "прочтут" в тебе все сразу.
Кроме сложенных из шлакоблоков "избушек" на постах все обычно в этом межсезонном слякотном мире. Дорога то поднимается на "луганские горы", то сбегает к очередному поселку. Слева и справа потемневшие несжатые поля - сначала кукурузные, потом подсолнечные. Слушаю историю, как начальник по безопасности одного официального лица чуть не получил инфаркт, услышав от батюшки, к которому привез босса: "Вон украинские фермеры домой с полей поехали". Обомлел, поняв, насколько не продуман визит с точки зрения безопасности. Мирные сюжеты здесь долго переплетались с боевыми. Хотя потом перестали.
На следующем блокпосту стоит ЧВК. Взгляд у ребят чуть построже и повзыскательнее. Но то, что я, вздрогнув от слова "ЧВК", приняла за ствол орудия, оказывается торчащей наискосок дымящейся трубой. Хорошо хоть тепло им.
А перед нами уже разворачивается понятная каждому, хоть когда-то жившему в придонских степях, чаша пейзажа с кораблем белого элеватора - "Новоайдар".
- Тут и создавался нацистский батальон "Айдар" ( запрещен в России - прим. ред.) - буднично уточняет о. Александр.
Новоайдар - уже зона обстрела. Сюда может "прилететь".
- Вот видите дом, - показывает о. Александр на двухэтажный, наискосок порушенный особняк в центре. - Тут жила богатая семья, похоже, проукраински настроенная. Взрослый сын сидел дома строго взаперти, видимо, опасаясь ЛНРовской мобилизации. Не вышел и в день обстрела. Прилетел "Хаймарс". Он погиб.
Так история расставляет тут свои поразительные в прямом и переносном смысле ударения.
Моральная азбука фронта
- Отец Евгений, тебе нужны обогреватели? - разговор по телефону. - Хорошие, конвекторные. Из Москвы прислали. Заеду, отгружу штук 12. А водителя, что привозил московских гостей, помнишь? Передал тебе бутылку хорошего испанского вина. Виноградного - для причастия.
Отец Евгений соглашается, и мы заворачиваем к храму, где нас встречает благочестивая (с низким поклоном) и одновременно интеллигентная монахиня. Помогаем с ней носить обогреватели, нам выделяют по одному-два, они легкие.
Из Луганска гуманитарные церковные грузы в сторону фронта возит только о. Александр. Его благословил на это предыдущий глава епархии.
У него награды ЛНР.
Его фамилия в списках "Миротворца".
- А еще кого-то благословили?
- Из Луганска - нет.
- Почему? - удивляюсь, в день, когда рожает жена, не обязательно было бы ехать именно о. Александру.
Когда я выразила удивление по поводу этого своим православным друзьям в Москве, меня разбили вдрызг за грех осуждения священников, непоспешивших присоединиться к о. Александру.
Осуждение - большой грех, да.
Но не единственный.
Впрочем, тут есть свои ограничивающие правила. Например, Рубежное относится к другой епархии. Ну и я допускаю, что кто-то ездит на фронт не официально, не афишируя.
Вот о. Евгений, у храма которого мы отгружаем обогреватели, сейчас как раз там, причащает бойцов.
За поселком - высокий, но разбитый мост над рекою.
Разбитые мосты, страшные в телекадре, в кадре твоего взгляда кажутся обычными, как графские развалины. Ахать не хочется, пугаться тоже. Рядом проложен временный мост, по нему и едем.
Пейзаж помечается разбитыми мостами, необычными военными машинами, по поводу марок которых знатоки ведут свое следствие.
Самая красивая точка маршрута - высокие меловые горы за Новоайдаром - тоже уже жестко вверстана в сюжет боевых действий.
- Излюбленное место для украинских наводчиков, - объясняет о. Александр. - Поехал на Пасху в военную часть, повез солдатам почти горячие куличи, гляжу, а у березок кучка людей с мешками на головах: наводчиков взяли.
Почему-то больше всего хочется спросить, достались ли им, с мешками на головах, куличи. Ведь Пасха. И сглатываю вопрос как слишком мирный, а вдруг по их наводке только что кто-то погиб...
По дороге на Северодонецк степь сменяется сгоревшим хвойным лесом. Жители окрестных деревень давно бы его попилили, но похоже, что не все здесь разминировано.
А скоро с левой стороны будет танк, утонувший в болотце - наш. Вокруг мины, места для маневра мало, и гнать приходилось по узкой полосе слева, а там болотце, танк в него. Танкисты потом что только ни делали... В общем, танк можно вытащить только какой-то мудреной тяжелой техникой, но сюжет с ее пригоном отложен. Интересно не пропустить утонувший в болоте танк. На обратном пути глаз выхватит в подобном болоте другой. "Но это уже украинский", - уточнят спутники.
Техники много и не утонувшей. Фанатам тех-милитари есть что увидеть. Но по дороге при этом, тормозя всех, мирнехонько телепается пенсионер на старой иномарке. Потом она совсем пустеет. Одинокий автомобиль стоит на обочине у деревни С. Вместо автономеров - уже родное каждому россиянину слово "Ахмат". Очень кстати на пустой дороге.
В тяжелоразбитом Северодонецке, бывшей столице когда-то украинской части ЛНР - разруха уже ранящая. Лоджии, провалившиеся на пять этажей, полностью рухнувшие подъезды, сгоревшие заправки и склады - мучительная правда вчерашнего фронта. Смотреть тяжело, но ведь кто-то через это в реальности шел, вот где было настоящее страдание. Рассказывают трагичную историю, как в доме в поселке Счастье при украинском обстреле заклинило дверь, на окнах были решетки, а на выручку не подойти из-за плотности огня.
В Северодонецке в бывшем магазине два друга и жена одного из них - Влад, Игорь и Кристина - открыли штаб по раздаче гуманитарки. Не власть, не военные, сами люди. Я лирично снимаю склад на мобильник, пока отобнимавшийся с хозяевами о. Александр не приходит в ужас: "Увидели бы вас ребята из NN... Дня два мы бы вас от них вытаскивали!". Снимающий здесь под тотальным и жестким подозрением.
Хотя с о. Александром часто приезжают журналисты. Один телеоператор потерял петличку для микрофона и попросил о. Александра заехать и подобрать ее. О. Александр раздумывал, к кому поехать раньше - к остро ожидавшей его помощи женщине или за петличкой. Поехал к женщине. В дом, возле которого была потеряна петличка, прилетела ракета. Как раз когда он был у нуждающейся в помощи. А телепетличка так и лежала в сторонке, ждала. "Вот там", - показывает на разрушенный в хлам дом.
Если на фронте есть закономерности, то все они связаны с напряжением нравственного выбора. С его моральной точностью. Такие истории кажутся азбукой почти забытого нами морального алфавита: сначала к тому, кто остро нуждается в помощи, потом все остальные интересы.
Это гроза
Ближе к Рубежному пейзаж все острее становится похожим на фильм по самому мрачному сценарию. Большие разрушения одноэтажного частного сектора. Пожар на месте бывшего элеватора, чуть ли не полгода таинственно не прекращающийся. Долго пахнет вослед сгоревшим зерном. Спутники рассказывают о загадочном пожаре ужасные местные легенды...
Широкая улица с разлившейся на ней лужей.
- Вон там, справа, прошлый раз неразорвавшаяся мина торчала, вросла в лед. И старички, муж и жена, переходили улицу с тележкой на колесиках, не обращая на нее внимания. Мы остановились, отгрузили им в тележку еду, - вспоминает о. Александр. - Думаю, что мину убрали, лужа мелкая, мы бы ее увидели.
В автомобиль о. Александра попадало. Он об этом не рассказывает. Зато рассказывает, как его отец, тоже священник, возящий гуманитарку на фронт, повез еду в дом стариков, оказавшийся без продуктов между двумя фронтами - российским и украинским. Нагрузил прицеп деревенскими богатствами, картошкой, морковкой, свеклой. И мина ударила прямо в прицеп. Овощи разлетелись по дороге. Их потом собрали. Счастливый исход.
А между тем все потихоньку начинает "звучать".
Когда мы остановимся у склада гуманитарки в Рубежном и раздастся первый долгий высокий артиллерийский рокот фронта, о. Александр, коротко посмотрев на меня, заговорщически скажет: "Это гроза".
Но гроза - даже самая яростная - звучит по-другому. Она локальна, трескуча, звук чуть справа или чуть слева. А тут в самой глубине небесных недр, в самой их высоте разворачивается невиданный грохочущий орган. Не далекий. Близкий.
Хватаюсь за диктофон, записать неслыханные звуки.
- Ну с диктофоном это вам поближе надо, - смеются ребята на крыльце склада. - Подвезти?
И - парадоксы психики? - этот не слыханный ни в кадрах про Великую Отечественную, ни в телерепортажах со СВО артиллерийский грохот под Рубежным неожиданно выкидывает в какое-то сверхчеловеческое спокойствие.
- Все, кто к нам не первый раз приезжает, говорят, что у нас стало тише, - это Оксана, главная среди волонтеров.
В мирной жизни - аппаратчик чего-то там ("в общем, делала тротил") на заводе "Заря". Теперь главная над 34 волонтерами.
Она к громкости фронта невнимательна, вот когда ходила по утрам на свою волонтерскую работу, падая на землю и переползая, вот тогда да. Теперь же фронт отодвигается все дальше.
У нее заплаканные глаза, ее обидели. Вчера, предупредив всех, они закрылись пораньше, надо было выдать своим "зарплату" продуктами. Так нет, народ забарабанил в дверь, стал кричать, что они тут что-то прячут.
Это правда обидно. Оксана душу кладет для дела.
И это так удивительно: вокруг небеса сотрясаются, как при творении мира, а человек плачет от того, что к нему отнеслись не по-человечески.
Переводя грусть в улыбку, распоряжается, куда сложить обогреватели. 5 раз переспрашивает что-то у несильно обремененного тонкостями отчета (церковь ему верит) о. Александра.
- У нас все в городе с продуктами нет проблем, - объясняет. - Наборы еды хорошие. Масла растительного выдаем по две бутылки на члена семьи, и люди уже отказываются: ну куда нам в месяц 8 бутылок на семью, отдайте другим. И от качественных макарон из пшеницы твердых сортов стали отказываться, затарились уже.
Продуктовые наборы в Рубежном хорошие, вкусные, включают консервы. Люди накормлены - все. Налажена раздача горячей еды.
- Беда только с жильем и теплом, - говорит Оксана. - К счастью, есть свет и газ. Поэтому электообогреватели - самое нужное. Вы просто "в яблочко" попали.
Раньше я об этом только читала, теперь вижу, как прицельно и метко помогает Церковь. Присылает самое важное, инфраструктурное, ключевое. Не по вдохновению груженые пирожками и футболками машины, а что-то обязательно сверхнужное - например, насосы для прокачки воды в обезвоженные поселки. Или вот обогреватели в Рубежное.
Пока фронт помаленьку отодвигается, в Рубежное возвращаются люди. По словам Оксаны, в декабре прошлого года здесь было 11 тысяч жителей, а сейчас уже 12 400. Это достижение.
Надежный Мова
Застегиваем тент пустого кузова и едем искать человека без обуви - Владимира Ивановича Мову, у о. Александра есть его адрес. Натыкаемся на закрытую дверь. Соседка Мовы отказывается передать ему ботинки. "Он такой своеобразный, детдомовец, - комментирует несочувственно. - Дружок у него в соседнем подъезде, ему и передайте". И уже вслед: "А нам почему ничего не привезли?"
- Привезли и вам. Обогреватели.
- А зарплату не привезете? Или лучше сначала работу.
- Не любит она Мову, - резюмирует о. Александр. - Но он такой специфический...
И показывает мне фотографию на телефоне. Какое же интеллигентное лицо!
- Ну я это и имел в виду под "специфичностью", - уточняет любящий Чехова и Даля о. Александр.
В соседнем подъезде все площадки уставлены ведрами с чистой водой. Нам открывает дверь старенький и очень воспитанный Николай. Мова не только его друг, но и благодетель, каждый день приносит ему горячую еду из специального пункта ее раздачи. Принесет и сегодня, но когда - вопрос.
У Николая в квартире, как и у большинства людей в Рубежном, +8-10, сыро, и пар идет изо рта. Потеплее на маленькой кухне, там включены конфорки, на них лежат большие железные блины - накопители тепла. Над плитою сушится одежда. Окна заклеены полосками бумаги наискосок, как в блокадном Ленинграде. И это еще хороший вариант, во многих квартирах вместо вылетевших от разрывов стекол юсби-панели.
- Внучка у меня, - почти плачущим голосом рассказывает Николай, - в Германии, во Франкфурте-на Майне.
- Ну не переживайте так, - успокаивает его о. Александр. - Во Франкфурте-на-Майне, в общем, жить можно.
В прихожей вечно висит афганская панама - сына Сергея, погибшего в Приднестровье. Николай плачет. Сын погиб, жена умерла, с дочерью связь потеряна. О. Александр, возможно, сможет разыскать в Луганске подругу дочери, Николай диктует адрес.
Меня завораживает изумительный попугай в прихожей, нарисованный франкфурт-майновской внучкой. Возникает мысль купить его по хорошей цене. Но в Рубежном не так уж важны сейчас деньги - еда, одежда и обогреватели куда важнее. А они бесплатны.
Николай получает от нас два обогревателя (Мове и себе), два теплых комбинезона для обоих. И ботинки для Владимира Ивановича.
На лестнице поражают грубые вмятины на железных дверях.
- Мародеры, - объясняет о. Александр. - Между прочим, эту дверь так и не сломали. А вон ту, ту и ту - да. Я как-то зашел в совсем разбитый дом и вижу висит электрический распределитель - целехонький. Решил снять, и вдруг открылась дверь, и о. Игорь Фомин (настоятель храма св. Александра Невского при МГИМО, приезжал в ЛНР. - Прим. ред.) говорит: "Мародерство - страшный, смертный грех". Мгновенно отдернул руку.
Что происходит с теми, кто взламывает чужие квартиры? Что отпускает в них пружину, сжимающую все человеческие табу: не красть, не разбойничать? Способствует разделение людей по разные стороны фронта на своих и чужих? Трагедии и драмы расставляют нас по разные моральные стороны жизни? Одни носят супы старикам из соседнего подъезда, другие взламывают квартиры.
Жизнь как неинтересная цель
Из всех объяснявших мне "на дорожку" премудрости пребывания в зонах обстрела, рассказывающих о разновидностях "лепестков" и особенностях их взрывов, ближе всех к правде оказался 20-летний студент Ваня Ш., отвоевавший на передовой 9 месяцев. Сказавший: "Всего скорее все будет хорошо". И объяснивший основные принципы вражеского обстрела. По этим принципам мы были неинтересной целью.
Ну и конечно, щитом мне были молитва духовника, 7 благословений, переживания целого прихода, несравненный о. Александр рядом и высокое луганское небо, где облака бегут в сторону несомненного счастья. Оглянувшись несколько раз на Рубежное, два раза уточнив, выехали ли мы из зоны обстрела, и два раза услышав "нет", я уснула. Так спят, наверное, и они - в блиндажах, машинах, окопах. Под бесконечный грохот наверху, отдаленным подобием оставшийся на моем диктофоне.
У о. Александра родилась дочь. Ее назвали Варварой.
В честь великомученицы Варвары - защитницы от внезапной и насильственной смерти.