Поделиться
Матс Эк - легенда мировой хореографии наряду с Джоном Ноймайером, Уильямом Форсайтом и Иржи Килианом - впервые приехал в Москву, но вовсе не с балетом.
Чеховский фестиваль пригласил его "Игру снов", поставленную в королевском "Драматене" в Стокгольме, где ту же пьесу Стриндберга до него ставили Макс Рейнхардт, Ингмар Бергман и Роббер Лепаж.
Матса Эка это не смутило. Опыт хореографа только помогает ему творить утонченную пластику пространства. Так, начиная историю на небесах, где бог Индра беседует со своей дочерью Агнесс (тонкая, мужественная и поэтически напряженная Ребекка Хемсе), Эк заставляет ее, зацепившись за край занавеса, медленно двигаться вниз, на "землю".
В пьесе Стриндберга история Агнесс, поселившейся среди людей, чтобы узнать, отчего божественная радость превращается у них в нескончаемый поток страданий и жалоб, близка тому, о чем в те же годы думал Лев Толстой: почему человек, делая добро одному, причиняет вред другому, почему его природа так несовершенна, почему он не может правильно жить?
Матс Эк вслед за Стриндбергом выводит эти вопросы из реального плана в театрально-символический, заставляя нас наслаждаться таинственной магией его театральной вселенной.
Вот лошадь с седоком в седле, ее огромная тень накрывает фанерный фасад дома. Вот открываются фанерные двери театра, и оттуда бьет белый свет, заставляя нас думать о смерти, бояться духов, трепетать от сознания греха и мечтать о бесплотности ангелов. Вот божественная Агнесс мучается в родовых корчах, а мы видим только театральный фасад, над ним - ее голову, руки и ноги - по бокам. Рождающийся ребенок выползает из едва приоткрытой дверной щели, буквально символизируя женщину (Богоматерь) как открытую в мир дверь.
Этой сцене, полной театрального юмора и простоты, предшествует другая, в которой Агнесс решается испытать, что такое человеческая любовь. Ее диалог-танец (Ребекка Хемсе и ее партнер - драматические актеры, сочинявшие хореографию своих персонажей вместе с Эком), лишенный всякого романтизма, простой, почти прагматичный, по-новому открывает пластическую риторику любви. Как и в пьесе Стриндберга, он заставляет нас пройти сквозь все ритмы и сферы человеческой жизни - от тайн любви, рождения, бессмысленного повторения бытовых ритуалов до религиозных и социальных распрей наших дней.
Он вставляет в свое сочинение оперного тенора и классическую танцовщицу, тасует самые разные фактуры, заставляет сойтись в диспуте раввина, католического священника, мусульманина и атеиста, примиряемого либеральным демагогом. У него на пляже, залитом вечерним солнцем, два грязных шахтера требуют справедливости перед телекамерой, а Агнесс блуждает в мерцающем лунном свете, обуреваемая тоской по миру людей и богов. У него минималистская шведская музыка с индийским акцентом внезапно взрывается черным революционным рэпом.
От этих сопоставлений голова идет кругом. Но самое важное - кругом идет голова от замкнутого круга человеческой жизни, полной тоски и надежды. Оттого, что танец продолжает слово, а речь переходит в пение, что жажда любви наполняется тоской одиночества, приобретение становится потерей, а радость - болью. Наконец, оттого, что спустившаяся на землю богиня умирает восходящей на небо женщиной.