Когда первое произведение автора привлекает такое внимание, есть вероятность, что это случай, реакция на новое имя, редкий жанр. И вот сейчас все повторяется. Так и хочется заметить - случайно бомба в один и тот же окоп не падает.
Александра Григоренко: К тому, что тебя заметили, читают, надо относиться серьезно. Но, с другой стороны, это тоже момент судьбы - есть много прекрасных писателей и замечательных книг, которых не видят, а с тобой это вдруг произошло. Я думаю, так произошло, потому что "Мэбэт" и "Ильгет" - это, по сути, одна книга, хотя сюжеты разные. Первоначальная энергия одна и та же. Кстати, "Ильгет" я задумал раньше, просто "Мэбэт" был написан мгновенно, месяца за два придуман. Почему-то быстро так созрел.
Самые сильные литературные впечатления последнего времени?
Александр Григоренко: "Лавр", конечно, безусловно. Я после этого прочитал почти всю беллетристику, которую Водолазкин написал. "Лавр" - непревзойденная вещь, которая действует на людей, даже очень далеких от литературы. Я купил "Лавра", потом прочитала жена, сейчас он гуляет где-то по Дивногорску. Город у нас маленький, как правило, люди специально в Красноярск за книгой не ездят
Коллег читаете?
Александр Григоренко: Стараюсь. Хотя я из тех людей, которые лучше десять раз одну старую книжку прочитают, чем десять новых. Время от времени перечитываю классику, которую забываю. "Илиаду" давно не читал, надо перечитывать. "Записки из мертвого дома" недавно прочитал. А из современных… Книги Шарова, два его романа - "До и во время", особенно "Репетиция", произвели потрясающее впечатление. Совершенно невероятный сюжет, я был им просто изумлен, книга очень многослойная, неоднозначная. "Обитель" сильная вещь. Здесь удивляет отвага автора - Прилепин взялся за лагерную тему, которая у нас имеет мощные традиции, она настолько истоптанная, что решиться на нее может только очень уверенный в себе человек.
Простой вопрос, который постоянно задают писателям - книга про что?
Александра Григоренко: Чем чаще отвечаю на этот вопрос, тем сложнее становится. Когда вышел "Мэбэт", я честно говорил: "Про тайгу". И покупателей тут же как пылесосом сдуло. Сейчас отвечаю, что обе книги о том, наверное, как устроена судьба. О поиске закономерностей в жизни, поиске алгоритма в хаосе, в который мы погружены. Тайга - это материал. Хотя была и миссионерская цель: мне хочется каким-то образом населить то пространство, где сам живу. Я хоть и городской житель, но живу все-таки в тайге, она меня окружает.
В нашем сознании тайга - большой-большой лес, огромные зеленые острова на карте.
Александр Григоренко: Хочется, чтобы люди осознали, что есть на земле Сибирь. Мне казалось несправедливостью, что до русской истории тайга не значится вообще никак. Ведь история - это то, что записано. А то, что не записано, не значит, что не существовало! Тайга всегда воспринималась, как зона пустоты, стояла на дальней периферии, хотя, под Абаканом, например, есть остатки дворца одного китайского полководца. В этих местах давным-давно жили люди - арины, асаны, помпоколы, юги, другие кетоязычные племена, которых сейчас не существует. Они или растворились, или исчезли, или ушли. Я когда-то делал интервью с Николаем Ивановичем Дроздовым, бывшим ректором Красноярского пединститута, он отвечал за археологические изыскания в ложе водохранилища Богучарской ГЭС. Там было найдено множество уникальных древних предметов, свидетельствующих, например, о существовании металлургии и дольно развитой для тех времен и обстоятельств. Я изучал эти вещи, хотел, чтобы пространство, изображенное в моих книгах, помимо авторского вымысла, несло материальные, осязаемые, конкретные черты.
- "Ильгет" - тоже "про тайгу"?
Александр Григоренко: Тайгу я рассматриваю как отдельный мир. Он вертикален, его хребет Енисей, который течет с юга на север, это ось видимой вселенной. И - одновременно - древо жизни, по нему течет и жизнь человека. Герой "Ильгета" странствует по миру в поисках самого себя. Сначала ищет свое собственное место на земле, свою родовую реку, но потом оказывается, что его место - весь мир, он так и говорит: "Моя маленькая река течет через весь мир. Я вижу степи, горы, пустыни, другие озера и реки, но знаю, что странствую по ее берегам". Человек понимает, что нельзя останавливаться, жизнь - это вечное странствие без постоянного ответа. Ответ, может быть, появится в конце, но пока ты должен находиться в постоянном странствии.
Снова читателей пугаете? "Ильгет" - не только философия, но закрученная интрига с неожиданными поворотами, экзотика и приключения, которые держат в напряжении до самого финала.
Александра Григоренко: Увлекательный сюжет - это приманка. По большому счету, я рассказывал о своей жизни.
- Роман-эпос, действие которого происходит во времена Чингисхана - о вас?!
Александр Григоренко: Да. Меня очень интересует вопрос - соотношение выдуманного и собственного, увиденного, пережитого. Есть известная фраза Достоевского: "Чтобы написать роман, нужно запастись одним или двумя впечатлениями пережитыми лично…". "Ильгет" - обо мне, несмотря на то, что там происходят вещи, которые со мной, естественно, не происходили. Не воевал, например. Могу я писать о войне, которую не видел? Не знаю. Но есть вещи, о которых я имею право рассказывать. Например, я служил в Советской армии в конце 80-х. В Советской армии служили все. Это историческое событие? Абсолютно не историческое. Но я видел, как советский народ там - в армии - уничтожал сам себя пожирал сам себя, в обычное мирное время, и делал это совершенно по-младенчески не понимая друг друга. Откуда берется ненависть, озлобленность беспричинная - совершенно непонятно.
Вы о дедовщине?
Александр Григоренко: Формально - да. Она была везде разная. Почему, скажем, этого не было в 50-60-е годы? Потому что общий организм тогда был еще жив, здоров и неплохо себя чувствовал. Доверие человека к человеку, общее чувство братства было еще не израсходовано. Видимо, прошло какое-то время, когда все, что у нас было, начало утрачиваться. И мы пришли к той ситуации, когда уже человек человека воспринимал исключительно как средство, или как препятствие. Было ощущение, что не Родине служить отправили, а посадили. За что? Я кого-то убил, зарезал, украл? Ко мне приехала девушка - 50 метров не дали пройти, чтобы с нею встретиться. Почему? Почему одни люди получают такой кайф оттого, что издеваются над другими? Потому что над ними издевались до этого. Огромный механизм взаимоуничтожения. И когда мне говорят, что Советский Союз развалил какой-то американский умный дядя - не верю. Все началось внутри.
Какое отношение это имеет к роману?
Александр Григоренко: Это мой личный опыт, а дальше уже начинаются уже чисто твои профессиональные навыки. Писатель - по ремеслу рассказчик, тебе нужно людям историю рассказать. Если сможешь конвертировать то, что ты пережил, усилить и сделать так, чтобы не бывшее стало бывшим - ты можешь этим ремеслом заниматься. Вообще любое искусство, как я недавно услышал, и мне это очень понравилось, должно двигаться всегда в одном направлении - от частного к историческому, от исторического к вечному. Какая-то часть вечности должна быть в персонажах, иначе они попросту неинтересны.
Критики, привыкшие на всё навешивать ярлыки и раскладывать по полочкам, называют "Ильгет" и "компактной Одиссея", и постмодернистским мифом, и утопией о монгольском тоталитаризме …
Александр Григоренко: Я сам как-то не задумывался, наверное, но мне все эти определения нравятся. Когда я писал последнюю, историческую, часть, довольно ответственно к этому делу относился, хотел ее сделать максимально достоверной. Это оказалось в том смысле и легко, что источников оказалось очень мало. Например, собственно о походе Чингисхана с его сыном Джучи в Сибирь на два месяца пути вверх по Енисею, есть один абзац в Золотом сказании монголов. А вот монголы меня удивили. Представьте, это маленькое племя - почти 700 тысяч человек - завоевали 80 миллионный Китай! А остальная часть мира - это люди, которые во главу угла поставили, особенно при Чингисхане, абсолютную рациональность. Они довели рациональность до невозможного, до невероятного предела. Чингисхан практически не ошибался. Искусство управления массами он довел до такого совершенства, что даже сама возможность ошибки исключалась. Я говорю не о человеческих его качествах, а о технологиях власти. Люди попадают в мир абсолютного позитивизма, где всё объяснимо, где всё можно просчитать. И это, по-моему, гибельный путь.
Почему?
Александр Григоренко: Прочитав про многих завоевателей, мне кажется, что есть одно главное чувство, которое их объединяет. Это не только желание экспансии, это страх. Это подспудный не проговариваемый страх. Александр Македонский трус что ли?
Страх перед чем?
Александр Григоренко: Перед жизнью как таковой. Перед ее непредсказуемыми проявлениями. Существование мира, в котором всё упирается в цифры и простые объяснения, продиктовано страхом. Это и к нашему с вами миру относится. А страх ни к чему хорошему привести не может. В романе есть фраза Чингисхана, его реальные слова: "Ты знаешь, чего я хочу? Я хочу, чтобы красивая девушка в прекрасных одеждах пронесла золотое блюдо от Желтого моря до моря Красного не опасаясь ни за блюдо, ни за свою одежду, ни за свою честь". Он хотел построить такой, по-нашему говоря, очень удобный, безопасный, компактный мир. Идея хорошая, но портит ее одна вещь - вопрос цены.
Ответ очевиден - ценой большой крови и больших жертв…
Александр Григоренко: … и , получается, что все это ради красивой сказки. Это технология мирового господства, террора. Со времен Чингисхана тут нового практически ничего не сочинено. В этом смысле все диктаторы одинаковы. Вопрос в том, что люди всегда себя обманывают, принимая такие гигантские проекты. "Да, мы сейчас там кого-то там утопим, но пройдет какое-то время и всем будет так хорошо, что все забудется". Не забудется. Повылезет. Из обитаемого мира не исчезает ничего. Православный человек может сказать просто: зло устраняется покаянием. Но зло возобновляемый ресурс, и поэтому оно остается.
Мы уже в какие-то совсем высокие сферы уходим.
Александр Григоренко: А иначе зачем все это нужно? Года два назад на меня такой стих нашел - я все время радовался. Думал: Господи, как хорошо! Ведь все только начинается! Вот родился я, сейчас поживу, ну, ладно, умру потом. Но там ведь тоже чего-то будет! И там тоже будет здорово. А потом будет Страшный суд, но он не такой страшный, я же ведь стараюсь, исправляюсь, и Бог наверняка это видит, Он же многомилостив... Бегаю по огороду и думаю: Господи, как хорошо, как хорошо!
В этом настроении роман написан?
Александр Григоренко: Да, пожалуй. Есть вещи, которые, мне кажется, не то, что не объяснишь, а их не надо объяснять. Их надо принимать, их не надо объяснять. Должна быть тайна и почтение к тайне. Все объяснить, просчитать, невозможно. Да и не нужно. "Ильгет" и об этом тоже. Книга заканчивается не ответом, а надеждой на ответ. Человек живет надеждой на ответ. Надежда наш вечный двигатель жизни.
Ради чего стоит прочесть ваш роман?
Александр Григоренко: Если ответить просто - чтобы задуматься о себе. Не так уж и мало, правда же?...
Как вы считаете, книга может изменить судьбу страны?
Александр Григоренко: Первый ответ - нет, если, конечно, это не Евангелие, Коран, или, скажем, Махабхарата. Второй ответ - только она и может. История внешне выглядит как чреда войн, но подлинные перемены начинались с решения одного вопроса - какие книги надо уничтожить, какие написать взамен и что делать "рукописями", которые, несмотря на все усилия, так и не сгорели.
Чего вам пожелать?
Александр Григоренко: В принципе, мне повезло, я написал две книжки, они успешные. В общем, бывает так, что когда-то человеку везет. Но жить-то надо дальше. К этой теме, к тайге, я уже не вернусь. Здесь уже все сказано. Но сознание, что от тебя чего-то особенного ждут, и сам от себя ждешь того же - довольно серьезная личная угроза. У Довлатова понравилась одна фраза: "Строжайшая установка на гениальность мешала овладению ремеслом, выбивала из будничной жизненной колеи". Пожелайте, чтобы установка не мешала.