Максимов: Самый близкий Дон Кихоту литературный герой - князь Мышкин

Я - Дон Кихот... Фраза, которую с разными знаками препинания (чаще - с вопросом, иногда с восклицанием) произносил о себе каждый человек.

Что за чудо этот Дон Кихот? Почему герой романа-пародии, придуманный неудачливым писателем, уже который век будоражит, волнует и вызывает интерес?

Вот сидят в тюрьме два человека. Два выдающихся - я настаиваю на этом определении - актера: Дорон Тавори и Александр Сендерович. И как-то с самого начала мы понимаем, что это Дон Кихот и Санчо Панса. Какое-то чудо в этом понимании есть безусловное: потому что эти заключенные, они такие, какими и должны быть идальго и его оруженосец. Мы их узнали.

И раскрываются стены тюрьмы (чудесная сценография Семена Пастуха). И вентилятор превращается в ветряную мельницу. И люди становятся овцами, а овцы врагами рыцаря.

А я смотрю на все это действо и вдруг понимаю, что самый близкий Дон Кихоту герой мировой литературы - это князь Мышкин Достоевского. И тот и другой придумывали себе миры и жили не по тем законам, которым подчинялись все, а по своим собственным. Один более агрессивный, другой - совсем не агрессивный. Суть не в том. А вот именно в этом желании жить в своем мире по своим законам. Жить не так, как приказывают другие, а так, как велит душа. И потому - я только на спектакле это понял - Мышкин - это российский Дон Кихот. А Дон Кихот - это испанский Мышкин.

Двое заключенных перевоплощаются в знаменитых героев, но при этом еще и много рассуждают о них. И как рассуждают! Еще раз - низкий поклон Рои Хену: давненько не приходилось слышать в современных пьесах такого афористичного и мудрого текста.

Что есть у Дон Кихота такое, чего нет ни у кого другого? Дульсинея? Но ее нет, он только стремится к ней. У Дон Кихота есть Санчо Панса! Без оруженосца нет рыцаря - вот ведь какая история!

И приходит в голову мысль совсем уж безумная: Рогожин при Мышкине - это Санчо Панса при Дон Кихоте. На русский манер. "Широк русский человек, слишком даже широк, я бы сузил", - говорил автор "Идиота". Вот на этот манер. Да, Рогожин страстен - русский человек. Но он тот, кто живет по законам своего мира, по которым Мышкин жить не умеет. Например, Рогожин убежден, что любовь можно купить. А это абсолютно логика Санчо Пансы.

Я - Дон Кихот... И он... И вы... Нет, разве? Ах, эта Дульсинея - не существующая, но прекрасная. Потому и прекрасная, что несуществующая. Мышкин влюбляется в фотографию Настасьи Филипповны. Герой спектакля - в несуществующий образ. И он, периодически превращающийся в Дон Кихота человек, в реальной жизни убивает свою возлюбленную, потому что она не смогла соответствовать его образу Прекрасной Дамы.

За что, собственно, и попадает в тюрьму. И не распознает Дульсинею в уставшей, реальной медсестре (блистательная работа Наташи Манор).

А мы... Я... Он... Вы... Что нам легче: мечтать о несуществующей возлюбленной, биться за нее с несуществующими врагами, превозносить ее до небес? Или, обладая, беречь любовь в каждодневных, суетных, скучных и утомительных битвах с жизнью? О, как же нам нравится искать свою любовь, бежать за ней, биться за нее, как это делал тот же Рогожин. И как же тяжело сохранять, превращая ежедневные будни в праздники любви! Настолько тяжело, что эта моя фраза про превращения кажется не столько правдивой, сколько пафосной. Неужто это и вправду невозможно: превращать будни в праздники любви? Пусть даже и донкихотской.

В тюрьме, где сидят заключенные, превращающиеся в Дон Кихота и Санчо есть, разумеется, тюремщик. Юваль Янай играет одновременно живого человека и образ всех тех людей, которым больше всего на свете нравится подчинять себе других. Есть рыцарь от Бога. А тюремщик от Бога есть? Или от кого они - такие люди?

Спектакли в "Гешере" играют на иврите. Но, по-моему, это единственный театр в Израиле, где во время спектакля идут титры на русском языке. И потому здесь всегда много русскоязычной публики, в том числе и туристов, которые в разгар сезона приезжают на море, а после заката солнца устремляются в театр.

И видят спектакль, создатели которого уважают своего зрителя. Мне вообще кажется, что Евгений Арье - это такой театральный философ. Ему про мелкое, про суету, про хиханьки ниже пояса ставить просто не интересно. Он про главное хочет. Про волнующее.

Что за человек, которому плохо в реальном мире и он сам предлагает себе фантастические обстоятельства, купается в них, живет? Кто? Я? Он? Вы? Ваши начальники, друзья? Любимые люди?

Сколько раз я слышал от разных, в том числе близких людей: "Да нет никаких великанов, одумайся! Это просто ветряные мельницы! Наплюй! Не придумывай чего нет!"

А как отличить "есть" от "нет"? Любовь - она есть или только кажется? Дружба... Враги - подлинные или овцы? Кто поможет? Кто вразумит?

Где и как обо всем этом подумать в бесконечной суете? Ну, разве - в театре...

Овация в финале была долгой и искренней: зрителю очень нравится, когда его задевают за живое.

Мы выходили в душную тель-авивскую ночь, унося Дон Кихота и Санчо Панса в себе. И они еще долго будут в нас жить.

Спасибо, театр.