Виктор Иванович, вы с однокурсниками друг друга не растеряли?
Виктор Сухоруков: В прошлом году мы собирались у Вани Шабалтаса, народного артиста России, актера Театра на Малой Бронной, отмечали 40-летие нашего выпуска. Было ощущение, что этих 40 лет не было, и мы там, в 1978-м, и остались.
До ГИТИСа у вас была довольно жуткая барачная молодость в Орехово-Зуево. Но вы как-то сказали, что при этом она была абсолютно театральна...
Виктор Сухоруков: Я помню клоуна у пивного ларька с маленькой трубой, который зазывал покупать билеты на стадион. Помню демонстрации, шествия, уличные процессии - я так все это любил! Я и похороны обожал, потому что и они были театрализованы. Впереди фотография, следом за ней ордена и медали, венки, гроб на руках, машина, обшитая елками, а в конце духовой оркестр.
Вы вспоминаете об этом радостно и легко, а ваша мама жила в 100 километрах от Москвы, но в Москве никогда не была и умерла в 52 года. Очевидно, это была беспросветная жизнь?
Виктор Сухоруков: Пятидесятые годы были под стать войне: время калек, одиночества, потерянности. Тяжелый, мутный, криминальный период. Я даже биографии отца как следует не знаю. И мамину не знаю, они не любили об этом разговаривать. И все же беспросветности не было, ведь это вещь нечеловеческая. Я в этом мраке родился и вырос, но мы с сестрой не пропали, состоялись.
Так, как вы, русский народный (и при этом криминальный) тип никто не играет. Это ведь тоже из пятидесятых, такие люди были рядом с вами?
Виктор Сухоруков: Играя кого-то в театре или кино, я редко пользуюсь своими наблюдениями. Хотя подсматривать за людьми для меня наслаждение. В детстве я залезал на подоконник и глазел на стариков, на пьяных... Следил за руками, походкой, вслушивался в интонации. Знал ли я таких людей, как мой Багров? Конечно! Орехово-Зуево - город пограничный, дальше 101-й километр. Многие из тех, кого туда высылали, оседали у нас. В городе были и поножовщина, и бандитизм, и хулиганство. Часто случались буйные гульбища - на наших фабриках работало много женщин. Жизнь была бурная, но мы этого мало боялись. В какой среде живешь, таким воздухом и дышишь.
Однажды преподававший на вашем курсе в ГИТИСе режиссер, встретив вас через много лет, сказал: "Молодец, ты пробился. Всегда знал, что это талант, а не странность". В институте вас не пытались подогнать под общий знаменатель?
Виктор Сухоруков: Мой мастер, Всеволод Остальский, таким странным меня и вытащил из многотысячной толпы абитуриентов. В семидесятом он не пустил меня на свой курс, а после армии принял с формулировкой: "Либо ненормальный, либо гениальный". Он рисковал, ему говорили: "Непонятный человек. Ненужный. Зачем занимать место?" Но он меня взял.
Особенно странным вступительной комиссии показалось мое сочинение об образе Евгения Онегина. Я обозвал его чистоплюем, негодяем, подлецом. Танька Ларина его любила, а он, сукин сын, парфюмерный пацан из Петербурга, посмеялся над ней и удрал в заграничное путешествие. Мне влепили единицу, но Остальский сказал: "Поставьте тройку, он мне нужен".
Через много лет он обнял меня и сказал: "Теперь ты мастер. У меня нет к тебе вопросов".
Вы часто говорите: "Во мне греха нет". Или: "Я не рядом с грехом". Что вы имеете в виду?
Виктор Сухоруков: То, что я стараюсь жить по совести и по чести, по-человечески. Моя вера в Бога не показная, он внутри меня. И второе - у меня нет семьи, и люди фантазируют на эту тему. Этим я им говорю: не ищите здесь дурное, его нет. Моя жизнь хаотична, сбивчива, но в ней нет греха.
Как-то вы сказали, что у вас не будет ни жены, ни детей, и это принципиальная позиция.
Виктор Сухоруков: На самом деле никакой тут принципиальности нет. Так сложилось, и мне приходится за это отвечать перед людьми. Уж очень им все это интересно.
Эпохальным событием в вашей жизни была встреча с Балабановым, и не только из-за славы, которая на вас обрушилась. При этом он был человеком с темным, жутким внутренним миром и такое выкидывал, что вам в самые страшные ваши времена и не снилось. Однако после встречи с ним ваша жизнь стала гораздо светлее, вы изменились к лучшему. Как такое возможно?
Виктор Сухоруков: Не верьте никому, не был он темным. Слабым и сомневающимся - был. Меня он оставил на полпути, после "Жмурок" мы не сотрудничали...
Не простили?
Виктор Сухоруков: Это его право. Он режиссер, лидер, сочинитель. А я продукт, товар, я был деталью в его руках. И я это понимал. Другое дело, что он приручил меня, приблизил к себе, в определенной степени создал. И мне это нравилось: у нас были счастливые творческие взаимоотношения. А потом он отвернулся от меня. Я часто спрашивал его, в чем тут дело, какая чертовщина между нами легла. Ответа так и не получил. Возможно, дело в следующем.
Когда-то я пил. Постоянным пьяницей не был, но у меня случались приступы кромешного запоя. Безудержного, неостановимого, неуправляемого. Мое первое "я", мое эго говорило: "Остановись, подохнешь!" А второй внутренний голос отвечал: "Ничего не будет, успокойся. Без этого тебе не прожить, давай, беги за бутылкой!" Вот такое было раздвоение личности. Поэтому у меня есть теория третьего "я", которое принимает решения, примиряя эго и интуицию. Когда мы познакомились с Алешей, он был в самом расцвете. Потом я бросил пить, а он пошел по этому пути. На то были причины, но они, скорее всего, лишь оправдывали его алкогольные расслабления и даже деградацию.
Что за причины?
Виктор Сухоруков: Гибель актрисы в фильме "Река", срыв мощного проекта, фильма "Американец" - съемки были остановлены. Гибель Сергея Бодрова и всей его творческой команды, с которой он давно сотрудничал. Судьба сильно его обожгла, и он с этим не смог справиться. А может, все было гораздо проще, возможно, его внутренняя химия потребовала перемен... Но у нас тут все совпало: когда я бросил пить и перешел на другую сторону улицы, он остался на своей - и я больше не был ему нужен.
У вас ведь дата сейчас. Вы бросили пить 20 лет назад, в январе 1999-го.
Виктор Сухоруков: Нет, 23 января 2000-го. В 1999-м я закончил "Брата-2", на Новый год загулял, а 23 января стал другим человеком.
Ведь это ужасная история, когда ты так резко бросаешь, тут есть все шансы для того, чтобы человечески сломаться. Каким-то непонятным образом все, что есть плохого, сразу вылезает наружу. Занудство, нелюбовь к людям - дрянь, которая раньше была приглушена спиртным. У вас, похоже, произошел обратный процесс.
Виктор Сухоруков: Я понимал, что если дам волю этому безобразию, то превращусь в зануду и ханжу. Я это наблюдал. Никто не знает, что остается от человека после того, как он бросает пить. Бросить пить - это жертва, великая битва с самим собой. Война внутри тебя такая идет! Я говорил себе: "Сухоруков, легче не станет, тебя будет преследовать одиночество. Ты готов на это?"
И я отвечал: "Готов".
В трезвости люди из-за этого портятся - им себя жалко. Отсюда и ненависть к другим. А я плебей, у меня эго, видимо, было очень маленькое. Я себя не жалел и был нацелен не на лучшую, а на другую жизнь. Поэтому сегодня я люблю ее всякой.
У вас был период в Ленинграде, когда вы потеряли все, опустились на дно. Как вам удалось подняться?
Виктор Сухоруков: Потому что хотел жить. Я испугался - все заканчивается, а я еще ничего не успел. Я говорил себе: "Что ж ты творишь? У тебя же получалось все, о чем ты мечтал, сколько талантливых людей ты оставил за кормой! И ты все это угробил... Как так?"
А еще мне стыд помог подняться. Было неимоверно стыдно перед близкими людьми, друзьями, перед теми, кому я был должен денег.
Вы пытались вернуться в профессию, показывались в театрах?
Виктор Сухоруков: Я показывался, меня не брали. У Товстоногова был, у Корогодского, у Агамирзяна, еще у многих. И ничего. Спасло меня давнее знакомство. Была режиссерша при Петре Фоменко, потом она служила у Геннадия Егорова в Театре Ленинского комсомола. Она про меня не забыла. И когда там репетировали очередную пьесу, Ирина сказала Егорову: "Есть гениальный актер на роль Прошки".
А я тогда работал грузчиком, был "на мешках". Тут-то она и позвонила: "Приходи на встречу с главным режиссером Театра имени Ленинского комсомола..." И это тоже было испытание. Звонок был 5 ноября. 10 ноября мой день рождения, 6-го я получаю зарплату, и у меня выбор: либо нажраться и упасть на обочине, либо погладить рубашку, нарядиться и идти на прием к Геннадию Егорову. Я выбрал второе. Меня взяли на роль, я получил работу. Впереди были новые срывы, но их становилось все меньше и меньше. А после фильма "Брат 2", когда я отгулял Новый год, как будто омовение какое-то произошло. Случилось чудо, реинкарнация: внешняя оболочка осталась, но внутри нее был совсем другой Сухоруков. Бог меня спас. Поэтому я верю, что Он есть. Сам бы я не справился, это был конец.
Вы говорили, что не любите смотреть сериалы. Говорили и о том, что часто их смотрите. Как это соотносится?
Виктор Сухоруков: Я в них заглядываю, смотрю расчетливо. Разбираюсь в том, что получилось у режиссера, изучаю сюжет. До конца обычно не досматриваю. Досмотрел "Ликвидацию" Урсуляка. Елена Николаева меня заинтересовала сериалом "Манекенщица", поэтому я у нее сейчас и снялся.
Съемки в 16-серийном фильме "Цыпленок жареный" закончились перед Новым годом. Я играю вора в законе во времена нэпа. Максим Осадчий - оператор-постановщик, снималось около 300 актеров. История получилась мощная, выйдет фильм на Первом канале. Сюжет закручен вокруг борьбы НКВД с самогоноварением, я - антигерой по имени дядя Коля, босс криминального мира.
Елена Николаева сказала: "Пойдем со мной, я подарю тебе то, чего ты не делал никогда", - и не обманула. Она превратила меня в героя-любовника, обрядила в шикарные, уникальные костюмы, я нацеловался с Пеговой, которая играет мою пассию. У меня там и биография, и любовь, и разврат - и столько актерства! Я давно не испытывал такого наслаждения в процессе съемок.
Но сейчас в моей жизни мало кино.
У вас каждый год по два фильма!
Виктор Сухоруков: Раньше было больше предложений, теперь их мало. Зато появились новые имена, новые лица, я их с интересом разглядываю. Уши-то я многим бы надрал.
Уровень упал?
Виктор Сухоруков: Упал. И мне всегда хочется разобраться, кто виноват: актер, режиссер или продюсер.
В театре мне сегодня намного интереснее. На моих спектаклях зал заполнен зрителями, меня радуют мгновенные реакции публики. Спектакль "Встречайте, мы уходим" очень простой и в музыкальном оформлении, и в декорациях, чисто актерский, но что творится в зале! Криком кричат благодарным, аншлаг, аплодисменты... У меня прекрасно идет "Римская комедия", спектакль, оставшийся после Тараторкина. Играю в спектакле "Старший сын" в театральном агентстве "Свободная сцена" с уникальной актерской командой.
Десятый сезон играю в "Царстве отца и сына", уникальном спектакле Юрия Еремина. В театр Вахтангова Римас Туминас меня позвал, там я играю Авнера Розенталя в спектакле "Улыбнись нам, Господи".
В жизни каждого человека наступает момент, когда он задает себе вопросы: зачем я живу, какой в моей личной истории смысл, понял ли я его... Как вы на них отвечаете?
Виктор Сухоруков: У меня все получилось. То, о чем я мечтал ребенком, реализовалось с верхом, с пенкой, и я за это благодарен. Но что о жизни говорить? Не я ее хозяин. Ее Бог послал. Поэтому рассуждения "сделал - не сделал", "получилось - не получилось" - демагогия. Правильно или неправильно живет человек - тоже ерунда. Важно, полезно или неполезно прожита жизнь.
Что-то я не сумел, не реализовал. Об этом даже думать не хочу: страница закрыта, прожито. Уже ничего не исправишь.
Но в судьбе нет пустоты, не случившееся заполняется другим. Моя молодость ушла, семьи я не создал, но я народный артист, в моем родном Орехово-Зуево мне поставили бронзовый памятник. Разве не победа, не мой личный Эверест то, что я добился признания? Награды, премии, добрые слова - свидетельство моей полезности.
Не важно, ради чего ты живешь. Лишь бы не зря.
В сериале "Цыпленок жареный" речь идет о нашем сухом законе. Он действовал с 1914 года, но поначалу был не очень обременительным, рестораны работали, нельзя было пить при призыве в армию. А вот в СССР начала двадцатых при большевиках сухой закон был более жестким, чем где-либо. В 1919 году расстреливали за самогоноварение, позднее - за контрабанду спирта.
Главный подпольный маршрут алкоголя шел с северной границы, рядом с Питером, этим занимались белогвардейцы. Через город гнали медицинский спирт из Финляндии и спиртные напитки из других стран. Петроград был центром контрабандного алкогольного трафика. Время было страшное, завораживающее. В нашем сериале Сухоруков играет советского дона Корлеоне, главного вора в законе Петрограда, главаря алкогольной мафии.
Историческую работу снимать трудно, но благодаря нашему генеральному продюсеру Рубену Дишдишяну мы построили редкую в наше время натурную площадку с входами в интерьер, две нэпманские улицы. С нее можно войти к портному, булочнику, на склад, в трактир. Это тяжело снимать: приезжаешь и два-три часа готовишься. Строишь, а потом разбираешь. Делать исторические фильмы - кропотливый труд. У нас был прекрасный художник по костюмам: мы шили все, даже галстуки. Нижнее белье шили, чтобы одежда правильно сидела! Один из наших молодых героев вышел на улицу, а там актеры не играют - живут: воруют, продают подпольную водку, беспризорники бегают... Он сказал: "У меня такое ощущение, что я попал в другой мир". Артисты были очень довольны.
Виктор Иванович блестящий артист - и комедийный, и трагик. У нас он так тонко работает! Сейчас я монтирую, и мое сердце радуется - в процессе монтажа видны подробности его уникальной работы. Он очень трогателен, очень точен. Бывает страшен. И он такой красивый у нас! У него такое жесткое, породистое лицо...