Родившийся в Минске в 1935-м, учившийся в художественном училище в Минске, а потом прошедший академическую школу "репинки" и института имени В.И.Сурикова, он до своего отъезда на запад в 1980-м работал прежде всего как книжный иллюстратор и театральный художник. Среди самых известных его работ советского времени - иллюстрации к шекспировским сонетам и "Королю Лиру", к "Сказкам" Уайльда, к пушкинской "Сказке о царе Салтане", и к "Кроткой" Достоевского. И если книги Шекспира, Уайльда и Пушкина выходили в Минске, то "Кроткая" с иллюстрациями Заборова были изданы в Дрездене. К тому времени его работы были отмечены наградами международных выставок книжного искусства в Лейпциге и Дрездене.
В Париже, куда ему удалось уехать из СССР в 1980-м, опыт советского художника потребовал пересмотра. В своей автобиографической книге "То, что нельзя забыть", он вспоминал о своих ощущениях: "У меня было чувство, что вся моя предшествующая творческая деятельность была не более чем подготовительной ступенью. Но к чему? Я не видел четкого ответа на этот вопрос. Однажды, ощущая себя в этом состоянии "невесомости", которое стало к тому времени постоянным, я механически сортировал немногие вещи, привезенные с собой, и наткнулся на папку, полную старых фотографий. То, что я открыл, не было картонной папкой, скорее это была тайная дверь, ведущая туда, где ответы на эти знаменитые вопросы должны быть найдены. Я понял это позднее. Что я нашел за этой дверью - там и тогда - были глаза, глядевшие на меня со странным выражением ожидания и укора. …Я был пробужден яркой вспышкой в глубинах моего сознания... Две моих жизни снова соединились в одну".
Соединение двух "жизней" потребовало также встречи разных медиа - фотографии и живописи. Примерно в это же время с фотографией работают гиперреалисты, которых привлекает в ней отстраненность механического ока объектива, фрагментарность, случайность кадра. Заборов же, который выбирает для "перевода" на язык живописи старые постановочные снимки в городских ателье, заворожен в фотографии совсем другим - мерцанием ушедшей жизни, взглядом персонажей, который видят недосягаемое для нас прошлое. Именно принадлежность фотографии сразу двум временам, ее способность соединять эпохи и делала ее притягательной для художника.
В результате, как отмечали кураторы выставки в Русском музее в 2004 году, "старая фотография стала сначала предметом изучения, а затем на долгие годы основой произведений художника. Старый студийный фотоснимок, с которым работает художник, становится основой живописного произведения, имитирующего визуальность старой фотографии, моменты ее бытования - утраты, царапины, следы прожитой жизни".
Фактически именно утраты, пробелы, травма, вкупе с отсылкой к реальности, которые становятся, если вспомнить Барта, punctum фотографии, оказываются и нервом живописных работ Бориса Заборова.
Мотив утраты, разрыва отсылает не только к непростому опыту эмиграции (даже если речь о вполне успешном художнике, каким был Заборов), но и к смутным воспоминаниям детства. В 1941-м, когда Борису еще не было и шести, семья спешно покидает Минск до того, как в него вошли гитлеровцы. Когда семья возвращается из эвакуации, ему уже почти десять. И образ призрачного разрушенного города, полуживого-полумертвого, навсегда врежется в его память. Позже он опишет его так: "В первый год после окончания войны наша семья вернулась в Минск. Город почти полностью исчез. Везде, куда достигал взор, он встречал ирреальные образы. …На закате город становился еще более тревожным и загадочным. Можно было подумать, что это какой-то доисторический ландшафт, где на фоне закатного неба силуэты разрушенных домов становились очертаниями фантастических существ".
Если медиум фотографии становится двойником его живописи, то образ книги - основой его скульптурных работ. Руинированные книги и альбомы с истлевшими и обтрепанными корешками, отлитые в бронзе Заборовым, которые показывались на выставках в Русском музее и в Третьяковской галерее, демонстрировали не только хрупкость и беззащитность вещей, но и вечность печатного, письменного слова. Не случайно именно Заборов становится создателем памятника Письменности в Хайфе.
Традиционалист в живописи, Заборов получил признание музеев. Его работы находятся, в частности, в собраниях Эрмитажа, Третьяковской галереи, венской Альбертины… А в 2008 году его "Автопортрет с моделью" был включен в коллекцию автопортретов в Галерее Уфицци. Борис Заборов тут оказался в хорошей компании - рядом с Венециановым, Брюлловым, Шагалом… Теперь у него, как и соседей, "в запасе вечность".
Париж нам только снится
Хотя на полях безжалостной конкуренции, где не брались в расчет прошлые заслуги в идеологической борьбе, часто оказывалось, что "рыночная цена" многих из них заметно меньше прежней цены, политической. Как следствие - неустроенность, а то и "двойной перелом" (личной и профессиональной судьбы) с "вывихом" психики.
Об этом "РГ" и побеседовала с Борисом Заборовым. Его-то к неудачникам не причислишь. Он вместе с десятком русских художников, осевших в Париже, пользуется интересом. Во флорентийской галерее Уффици раньше были представлены четыре русских художника - Кипренский, Айвазовский, Кустодиев и Шагал. Недавно появился пятый, Заборов.
В одной статье о твоем творчестве Париж назван "прежде желанным, а теперь чужим".Чем он был желанен и почему стал чужим?
Борис Заборов: Моя юность, годы учебы в художественном училище и затем в Академии художеств совпали с новой волной увлечения французской культурой. Зачитывались французским романом XIX века, поэзией от Виньона до Рембо, кинематографом. С каким восторгом принимали Азнавура, Монтана, Симону Синьоре. Занимались "криминальной" подделкой проходных билетов на спектакли Com die-Francaise...
Но главной страстью была, естественно, французская живопись, для нас практически недоступная. Вспоминаю, как мой преподаватель по истории искусств в Минском художественном училище, как знак большого доверия (а ведь могли изгнать с работы, партии и еще бог знает откуда), показывала плохенькие репродукции - величиной с почтовую марку - картин Ван Гога, Писсаро и Сезанна.
Удивительно ли, что Франция - и Париж, в частности - были для всех нас страстно желанными. Единственные цветные сны юности были сны о Париже.
А когда эти сны обратились в реальность, какие были ощущения?
Борис Заборов: Шок был тяжело вообразимым. С первых минут встречи с Парижем я понял, что этот город мне чужой, я ему чужд. Я - чужак, вторгнувшийся на чужую территорию. Таковым себя ощущаю и сегодня, спустя годы жизни во Франции.
Безусловно, в меньшей степени, нежели раньше. Но "своим" я никогда здесь не стану. Собственно, с какой стати я могу стать своим в географии, где не было моего детства и юности, где нет мною хоженых дорог, нет реставрируемых памятью запахов молодости и, наконец, родного языка.
Ты сам признавался, что, оказавшись в Париже, пережил творческий кризис. Любая ли смена обстановки, эмиграция порождает такой кризис?
Борис Заборов: Оказавшись в Париже, никакого "творческого кризиса" я не переживал. Творческого кризиса не могло быть - потому что отсутствовала его причина, т.е. творчество.
Эмиграция всегда шок. Возможно, отрезвляющий, а, возможно, смертельно опасный. Так же как в метрополии, в эмиграции творческие проблемы у художников различны, как и их судьба.
Конечно, в эмиграции они обостряются. Не случайно И. Бунин определил эмиграцию как болезнь. А происходит обострение от того, что художник - по другому определению - отнюдь не космополитичен и не интернационален. Оттого и пересадка на чужую почву бывает мучительной. Происходит подчас отторжение.
Что ты нашел в итоге? Свободу? Достаток?
Борис Заборов: Мне известно утверждение (справедливое), что свободу надо искать в себе, а не вовне. Но знаю на своем опыте, что этот путь к себе пройти легче, если внешнее окружение не вторгается в той личный мир. Но "душа должна трудиться". Ибо путь к самому себе - путешествие не скорое и не увеселительное.
В нынешнем, порочно-декадентском обществе художника поджидают бесчисленные искушения. Сегодня человеку, художнику в частности, чтобы не погибнуть меж сладкоголосой Сциллой массмедийной пропаганды так называемого "современного искусства" и Харибдой коммерческого разврата этого же "искусства", есть только одна возможность - привязать себя канатами нравственности к собственному позвоночнику.
Это возможно, если вокруг столько соблазнов?
Борис Заборов: Художники, отвергающие какой бы то ни было диктат, художники, не желающие отказываться от многовековой изобразительной традиции, оказались изгоями. По существу у них нет сегодня шанса предстать перед зрителем в больших выставочных залах и музеях. Присутствие их произведений на выставочных стендах оскорбительно диспропорционально.
Хлеба и зрелищ! Это треба толпы никогда не оставалась неуслышанной. Спрос, как известно, рождает предложения. Зло торжествует. "Вы зрелищ хотите - я зрелищ вам дам". И вот снаряженная им армия культурологов, толкователей новых идей и веяний, оснащенная грозным оружием средств массовой пропаганды, обрушивается на головы толпы, формируя в ней так называемое массовое сознание. Которое, увы, с устрашающей настойчивостью требует постоянного обновления острых ощущений. И не только на стадионах, теле- и киноэкранах, но и в быту. И в искусстве, разумеется, тоже. Разве некогда внесенный под своды выставочного зала унитаз, и затем в изобилии все то, что является его естественным наполнением, - не следствие этих запросов?
В Париже есть Школа изящных искусств, так вот, от ее бывшей славы остались лишь руины. Сегодня живопись и рисунок в этой школе по существу факультативные дисциплины. Это как если бы в высшей математической школе математика преподавалась как факультативный предмет. Кто возьмет на себя труд ответить, что делать сегодня молодому человеку, который желает осмыслить мир живописными средствами? Который видит в человеке не только примитивную схему, но бесконечное таинство, в нем заключенное. Куда пойти таким людям учиться и у кого?
Франция - страна государственническая. Можно же все уладить указанием сверху.
Борис Заборов: Трудно себе даже представить масштабы финансово-коммерческой пирамиды "современного искусства", которая за последние десятилетия вознеслась выше Эйфелевой башни. Будь это дело рук коммерсантов, публичных торгов и разного рода дилеров, все было бы просто и понятно. Будущее культуры - не их приоритетная забота.
Тревожно и тоскливо как раз то, что государственные институты и культурные организации на всех этажах, музеи и патроны выставочных залов, большая часть массмедиа активно и солидарно поддерживают этот разрушительный процесс дегуманизации искусства.
Может, просто надо дождаться, пока "современное искусство" перестанет быть современным и его сменит новый формат "современного искусства"? Так ведь уже бывало. Модное, сиюминутное уходило в небытие, а вечное продолжало быть вечным.
Борис Заборов: Безусловно, пирамида "современного искусства" рухнет, и не позднее 2023 года. Рухнет, как рушились и рушатся сегодня казавшиеся нерушимыми политические, социальные, финансово-экономические структуры. У культуры свой Гамбургский счет. Войти в нее можно только с парадного портала, черного хода у культуры нет.