В Театре Виктюка показали два спектакля по обэриутам "Пир" и "Чемодан"

Литература, и в особенности поэзия ХХ века, была для Романа Виктюка постоянным полем творческих поисков: Булгаков, Сологуб, Цветаева, Гумилев, Мандельштам, Есенин - таков неполный перечень авторов или персонажей его спектаклей. В этом смысле сегодняшнее обращение основанного им театра к наследию группы молодых авторов, творивших в Ленинграде в 1920-1930-х годах, выглядит естественной преемственностью.

Объединение реального искусства представлено зрителю масштабно: все конструктивистское здание театра стало пространством для инсталляций по мотивам поэзии ОБЭРИУ для детей, которую сочинили Ваня Боуден и Лиза Спиваковская. Театровед Алексей Киселев читал лекции про обэриутов, а актер Дмитрий Голубев поставил спектакль "Путешествие сумасшедшего чемодана". Это камерное представление в фойе - как бы предисловие к "Пиру" на основной сцене. Чемодан - тот самый, в который поэт Яков Друскин собрал архивы, уцелевшие в блокадном Ленинграде от его погубленных друзей - фигурирует в обоих спектаклях. Из него просятся наружу персонажи, чудом пережившие насильственное забвение - продавщицы, военные, пионеры, дворники, певицы - спешат к зрителю, теснятся на сцене, над которой плывут фото и автографы их создателей. Через десятилетия наследие тех, кто так отважно играл с языком и самой действительностью, было обнародовано и стало классикой ХХ века.

Кем они были, юные интеллектуалы, насмешники и гении, уничтоженные властью и оставшиеся почти неизвестными современникам, таинственные для потомков? Это поэты, попытавшиеся дать язык новой реальности. Они острее всех почувствовали, что после случившегося нельзя писать так, будто ничего не произошло. Их феноменальное новаторство относилось к самому веществу языка и мысли. Они были голосами очнувшегося после катастрофы мира, заново учившегося говорить и осознавать себя. Отсюда - и детскость, и алогичность, и абсурд, прорывающийся откровениями, и смех, и ужас, и печаль. Гибель их была предрешена, поскольку искусство их имело отношение к иному реализму, поднявшемуся над соцреализмом.

Денис Азаров взялся за корпус обэриутских текстов, не членя его на авторов, акцентируя единство их мирочувствия. Задачей режиссера было создать на сцене визуальный, звуковой и пластический аналог их поэтического мира, в чем приняли участие художник Алексей Трегубов, художник по свету Сергей Скорнецкий, хореограф Анна Закусова, саунд-дизайнеры Филипп Карецос, Кирилл Таушкин и Глеб Андрианов и два десятка актеров, надевших разнообразные маски - персонажей или авторов.

Гиньоль, дурачество, злая ирония - это сторона, которой обэриуты были обернуты к внешнему миру. Алый занавес распахивается - и другой столь же алый служит фоном цирковому представлению: по заваленной кусками коры сцене движутся, оступаясь и балансируя, старуха с топором, четверо коверных, спотыкающиеся друг об друга Пушкин и Гоголь, демонический Фокусник, с издевательской серьезностью представленный Иваном Никульчой, Конферансье, профессиональный бывалый шутник с невытравимой печалью в глазах - блестящая работа Олега Исаева. Все здесь точны и смешны, всех закономерно тошнит, театр закрывается, и раздвигается второй, внутренний занавес.

А за ним зазеркалье, сновиденный лес, уходящие ввысь стволы, двери в пустоту, стол, на котором лежит человек. Человек оживет и наденет бриджи, твидовую куртку и кепи - и Дмитрий Бозин вдруг обретет с Хармсом портретное сходство. Стол накроют и уберут, и вновь накроют; в страшном лесу, где и вплотную не узнать друг друга, где эхом голоса, где целятся охотники в сидящих за столом - они имеют мужество вновь и вновь собираться, чтобы шутить, философствовать и читать стихи.

Это внутренний мир ОБЭРИУ, мы приглашены на сокровенную встречу. Не важно, кто из актеров "вместо" кого из поэтов, как сказано в программке - это общий эскиз мыслей и чувств людей, воплотивших свое время и уничтоженных им. Выученные Виктюком актеры умеют работать с поэтическим словом, существовать между собственной личностью и героем, держат вертикаль, задаваемую музыкой, поэзией и историей. Из актерских работ запоминаются изысканный и хрупкий Друскин Владимира Белостоцкого и исполненный внутренней силы Липавский Михаила Руденко. Бозин - протагонист спектакля, играющий одновременно и Хармса, и поэта вообще - любовника, дервиша, странника.

Пир - это явная отсылка к Платону, к традиции совместного размышления о природе любви, богов, смерти и бессмертия. Говоря об этом, обэриуты называют свои темы ерундой. Мир и состоит из ерунды - яблока, французского письма, мотылька, стишка, гребешка. Где они пируют - в нигде, в памяти, на небесах, и Гоголь с Пушкиным с ними рядом. Это не бесприютность - это ирреальность.

Сцену обволакивает зрительское знание об их дальнейшей страшной судьбе - и истинной отвагой воспринимается их упорство приводить мир в порядок своим искусством. Ожидать чуда, любить женщин, острить, пить, изо всех сил сохранять спокойствие. Ощущение близящегося кошмара иногда ложится белым косым светом на их лица, в тишине звучит слишком громкое тиканье, качается висячая лампа. Все кончится пальбой из ружей, так долго целившихся в собравшихся, и не сказанные ими слова, не написанные стихи растают в пороховом воздухе. Щемящая печаль о тех, кто покинул пир, не допив до дна, и восхищение их смелостью, талантом и свободой - чувства создателей спектакля объединяют зал. Ясно, что эта работа открывает новую главу в жизни театра.