Для начала - внезапным возвращением к своей лучшей (поспорят, наверное, лишь фанаты "Мальчишника"; да, они все еще существуют) сонграйтерской форме - уровня без вопросов культовой "Юности" или около того. Потом - текстами. Его обычно крайне многословная поэзия (не в обиду, но спорить о ее специфике надоело всем - даже фанатам "Мальчишника") вдруг встречается и прекрасно уживается с чувством меры. И с четким посылом почти в каждой строфе - а то и почти в каждой строке, заточенной автором до афористической простоты и оружейной остроты.
Когда речь идет о 46-летнем - летит же время! - артисте-легенде с огромным стажем и более-менее неизменной аудиторией, в столь радикальные мутации верится, конечно, с трудом. И все же поверьте: тут действительно нет избыточного, надуманного, искусственного. То есть того, чем этот артист (снова не в обиду), как принято считать, грешил всю карьеру - впрочем, умело и ловко прикрывая грехи надрывом, драйвом, бурей эмоций, необычным имиджем и топовым для России саундом. Теперь прикрываться нет необходимости. А у даже самых лютых ненавистников, кажется, нет повода заводить старую пленку о графомании. Не найдут ни сомнительных сентиментальных образов, ни навала странных эпитетов, ни десятков корявых рифм (пара, допустим, все-таки хромают, но куда же без такой "торговой марки"), ни перегруженных вводными предложений.
Судя по всему, Дельфину - по крайней мере, в его нынешнем творческом состоянии - они банально не нужны. Зато нужно, например, лаконичное, цепкое и мощное про "красные стебли ненависти" в стартовой "520". Сразу - без предупреждений и прелюдий - задающей новинке мрачный до гротеска тон. Чеканится стальным речитативом - разом и отстраненным, и пафосным. А сопровождается убойным грохотом ритм-секции. Иногда - тревожным гулом синтезатора. И - главное - эффектными и эффективными гитарными атаками.
Игорь Бабко, сменивший многолетнего соратника Дельфина - Павла Додонова, утомительному хипстерскому "экспериментаторству" с педалями и примочками (увы, характерному для позднего Додонова - при всем его безусловном таланте мелодиста) предпочитает куда более действенные приемы. В первую очередь, размашистые, заряженные электричеством "стадионные" риффы. Плюс - сколь прямолинейные, столь и хитовые и моментально заедающие в мозгу запилы. Да еще и с щедрыми добавками эха и прочего шугейза - прямо как в "золотые времена", только напористее и агрессивнее.
Аккомпанемент - в точку. Ведь из лирики на диске лишь второй номер - "660" от лица то ли потерянного, то ли брошенного ребенка. Остальное - жесткое, металлическое, боевое с редкими передышками, колючее, практически без светлых красок. И в то же время - местами пронзительное до кома в горле. Взять хотя бы своеобразную "молитву" "713", где растерянное "верую в тебя, Господи" соседствует с тоскливым и страшным "я улетаю бомбить города".
К слову, именно пацифизм становится для "442" чем-то вроде цемента или другого связующего материала. Он, может быть, по-юношески наивен и по-рокерски демонстративен, но фокус в том, что этим и цепляет. В отличие от иных - тяжко вздыхающих лишь по определенным поводам - деятелей искусства, Лысиков смотрит одним и тем же взглядом на кровь и страдания по какую угодно сторону каких угодно баррикад. И принципиально держится на расстоянии от любых схваток, истеричных дискуссий и палаток идеологических лагерей.
Все это, правда, не помешало значительной части "прогрессивно" мыслящей публики услышать в "442" то, что они хотели услышать. Поторопились записать - разумеется, заочно - нового "союзника" в свою разношерстную команду. Как бы "не заметили" "612" - хоррор-репортаж от лица покойника, убитого во имя "свободы" дикой толпой "революционеров" на разрушенных улицах и площадях. И ухитрились коллективно и моментально забыть слова яростного - до животного рева - припева про "людей, распоротых на части".
Последнее, кстати, тоже далеко от конкретики "политического высказывания". Лысикову - что не секрет - было и есть наплевать на политику; тем страннее упомянутые попытки поднять его на щит. Нет, это - конкретика разочарования, усталости и горечи. Состояний, без которых становится все сложнее смотреть на злобу и насилие в любом их проявлении. Видимо, поэтому - после непонятного, собранного будто "для себя" или ради эскапизма "Андрея" и следующего за ним лонгплея "Она" (интровертного и медитативного) - первопроходец отечественной "альтернативы" и решил высказаться вовне как можно громче и доходчивее. Криком души, а не очередным нагромождением вычурных метафор. И тем более - не набором лозунгов.
Вот только обязательно зазвучат - да и уже зазвучали - лозунги то из одного, то из другого, то из третьего ржавого маргинального рупора. Дескать, Дельфин теперь с теми-то против тех-то. Хотя, зная самого Дельфина, логичнее предположить совершенно другое. Этим бунтом - обобщенно бескомпромиссным и так здорово его взбодрившим - он сумел, как умел когда-то бесконечно давно, отыскать в себе подростка. Нервного мальчишку в вечно актуальной, трогательно угловатой позе идеалиста-одиночки. Того, что всегда и везде - против всех. И одновременно за всех нас. Он потом, конечно, взрослеет. Забывает и забывается. Но порой все-таки мечтает о полете на Марс.