В оркестровой программе прозвучали три сюиты из русских опер и балетов: "Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии" Римского-Корсакова, "Жар-птица" Стравинского, "Золушка" Прокофьева.
Среди самых неожиданных интерпретаций Гергиева - прокофьевская "Золушка", имеющая мало общего со сказочной историей. "Золушка" в гергиевской версии - тревожная, распираемая изнутри колоссальной энергией несущегося вперед движения, безостановочного, как пульс времени. Исполненная в концерте сборная сюита из 14 номеров как раз открывалась Сценой с часами, где раскаты меди и жесткие удары литавр отсчитывали время какого-то апокалиптического бала с его беспокойными мазурками и вальсами. Противовесом этой вздыбленной и темной фактуре у Гергиева звучали вариации и сцены Золушки: здесь оркестровые краски словно переходили в другое измерение - прозрачное, воздушное. И этот тихий, светлый Золушкин апофеоз завершал весь сюжет - но с новым смыслом: струящиеся звучности и взлетающие ввысь бесплотные пассажи челесты (номер Аморозо) уводили в горний мир, в мир, где больше нет тревоги, а есть свет.
В новом ключе прозвучал и Второй концерт Прокофьева в исполнении Даниила Трифонова. Этот образец прокофьевского футуризма, воспринимавшийся так современниками композитора в 1911 году, прозвучал у Трифонова, как своего рода, "фэнтези". В его несущемся потоке звуков мелькали и сказочно-фольклорные образы, и ностальгические, и апокалиптические - хоррор, затягивающий некоего "героя" в свое страшное, изматывающее каскадами циклопических аккордов и динамикой фортиссимо поле. Здесь звучал жуткий бег, гон рояля и оркестра, резкие ритмические перепады, аккордовые навороты, шокирующие какой-то дикой энергией barbaro - особенно в знаменитой каденции, выписанной Прокофьевым на трех строках.
Поражала не только пианистическая энергия Трифонова, выдержавшего этот исступленный по накалу марафон и повторившего финал на бис, но и качество его фортепианной фактуры, когда на непрекращающемся фортиссимо все звуковые слои, ряды, линии звучали у него абсолютно ясно, рельефно. Короткое Скерцо он трактовал как perpetuum mobile, как бесконечный бег в никуда. В третьей части ломкие ритмы рояля, хрустальные звучности сталкивались с махиной оркестра, с его тяжелыми "медвежьими" накатами. В этой части разворачивался фантазийный мир, а в финале - многомерное пространство: от глубинной фольклорной колыбельной, до яростного напора прокофьевского "наваждения". Нет даже сомнения, что эта новая запись Трифонова, сделанная с Мариинским оркестром на Deutsche Grammophon, будет отмечена в музыкальном мире.
Кстати
4 ноября Второй фортепианный концерт Прокофьева прозвучит на новом фестивале Гергиева "Московский фестиваль "Зарядье" в исполнении Дениса Мацуева.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"