Дирижеру Михаилу Плетневу 14 апреля исполнится 60 лет
Он умеет поражать своей непредсказуемостью и даже радикализмом, оборачивающейся безупречной внутренней логикой его действий. Десять лет назад он, пианист с мировым именем, отказался от сольной карьеры и не подходил к инструменту шесть лет, чтобы потом вернуться на сцену с новым, более субъективным взглядом на музыкальную интерпретацию, а 27 лет назад, в годы хаоса перестройки неожиданно для всех создал оркестр - Российский национальный, вошедший, один из единиц российских оркестров, в мировую оркестровую элиту. В музыкальном мире ценят харизму Плетнева, ценят его индивидуальность, его способность сочетать в своем искусстве новизну и фундаментальность, внеличностную классичность и романтический субъективизм. Ценят его способность открывать в самой известной музыке смыслы, к которым никто не приближался, благородно возрождать полузабытые сочинения, поражать ясностью в сложнейших музыкальных фактурах, словно просветляя саму музыку. Его также ценят за то, что он дает возможность чувствовать стрежень подлинного искусства, пропущенного не через рыночные параметры накатанного репертуара и броской виртуозности, а через уравновешенную, выношенную им мысль. Именно поэтому его концерты - отдельное событие не только музыкальной жизни, это особый опыт духовного переживания чего-то подлинного, неизменного, вечного, того, что в человеческой культуре символизирует храм. О том, как Михаил Плетнев появился в музыкальном мире, о его личности и музыкальном феномене рассказывает его коллега и друг, концертмейстер Российского национального оркестра и поэт Алексей Бруни:
У Плетнева репутация человека закрытого, почти мизантропа. А вы дружите с ним всю жизнь, практически с детства. Трудно быть его другом?
Алексей Бруни: Его сейчас будут все хвалить, а я могу и поругать. Во всяком случае ему это будет непривычно, потому что от комплиментов он уже устал за свою творческую жизнь. Как всякий большой талант - человек он очень не простой, с какими-то своими сложными чертами, иногда может быть тяжелым, иногда невыносимым. Но дружба, есть дружба - что-то приходится прощать, что-то - забывать. А что-то приходится просто принять. Я очень ценю его талант - удивительный, редкостный. Но в нем есть не просто талант, а стремление этот талант реализовывать, причем в разных музыкальных сферах. Посмотрите только на его дискографию: сколько им всего записано, и на каком высочайшем уровне! Иногда это делалось в таком режиме, что уму не постижимо: например, двойной диск сонат Скарлатти он записал за одну 5-ти часовую смену, практически без дублей 31 сонату! И такой талант проявляется у него во всем, что он делает.
Свою первую встречу с ним помните?
Алексей Бруни: Конечно. Ему было 13 лет, когда он появился в Центральной музыкальной школе: худенький, очень сдержанный подросток с необычайно внимательными глазами. Он никому не навязывался, ни перед кем не заискивал. У нас сразу с ним возник какой-то взаимный интерес, и с тех пор наша дружба продолжается. Его всегда в первую очередь интересовала сфера музыки в ее самом широком смысле - разные эпохи, композиторы, жанры, направления. Он не выносил только то, что имеет отношение к дилетантизму: поп-музыку, например. Даже к моему увлечению "Битлз" он относился с иронией. Но когда он чем-то интересовался, то это имело глобальный характер. Уже в те годы он очень хорошо читал с листа, свободно ориентировался в нотах и играл все подряд, преследуя при этом выразительные цели, поскольку не терпел несовершенного и проходящего. Помню, как он ставил на пюпитр сборники этюдов Лешгорна, Черни, Мошковского и играл их целыми тетрадками - причем так, будто он это сто лет играет - легко, блестяще, виртуозно, в запредельных темпах, да еще с юмором, поскольку любил на ходу что-нибудь присочинить. Что касается его занятий, то у инструмента он занимался очень мало, но в музыке проводил большую часть суток: изучал ноты, знакомился с новыми для себя сочинениями по партитурам, читал с листа. В 13-15-летнем возрасте он успел ознакомиться с таким гигантским количеством сочинений, которое было недоступно никому.
В нем уже тогда проявлялся универсализм - мышление дирижерское, композиторское?
Алексей Бруни: В те времена он уже занимался композицией. Я хорошо помню его ранние сочинения - Концерт для фортепиано, который он исполнял на вечере в интернате ЦМШ и больше потом нигде не играл. Помню его Вариации - сочинение достойное, обаятельное и уже мастерски написанное. Тогда же он пытался организовать ученический оркестр в интернате. Он сам подбирал, что можно было бы сыграть силами этого почти самодеятельного оркестра, поскольку ребята были разного возраста, разной степени развития. Уже позже, в 1977-78 годах, мне довелось участвовать в его дирижерском дебюте с симфоническим оркестром. Это были его выступления в Ярославле, в Минске, в Казани: исполнялось его произведение - Фантазия для скрипки с оркестром на казахские темы. Миша дирижировал, а я под его руководством солировал. Потом мы исполнили эту "Фантазию" в Алма-Ате и сделали запись ВЖЗ ("вместо живой записи") с Владимиром Федосеевым - в студии, но без склеек и дополнений. У меня сохранилась эта запись на магнитофонной кассете. Нас многое тогда интересовало, в частности, музыкальный авангард. Помню, как Миша принес партитуры Кшиштофа Пендерецкого - а тогда это была абсолютно революционная музыка, которую практически никто не знал - и мы с интересом изучали эти партитуры, слушали. Также мы постоянно покупали партитуры Peters - они были дешевые, симфония Бетховена могла стоить 30-40 копеек, но и эти копейки нам, мальчишкам, было выкроить очень непросто. И мы очень радовались, когда что-то новое удавалось купить. В моей домашней библиотеке многие партитуры сохранились с той самой поры: все симфонии Бетховена, симфонии Моцарта, Гайдна, "Страсти по Матфею", "Страсти по Иоанну", многое другое.
Плетнев ведь не только талантлив в музыке, он - полиглот и энциклопедист?
Алексей Бруни: Да, он довольно рано начал изучать языки. В те времена большого выбора литературы по этому вопросу не было. И я хорошо помню, как он привозил из Югославии самоучители немецкого и французского на сербском языке, который он к тому времени уже знал. И он сам, без всяких учителей запоминал, начинал говорить на языках, читать книги. Потом он так же изучил итальянский и английский языки. У него замечательное логическое мышление и память. Немало времени мы проводили за шахматами, но у него были и другие спортивные увлечения: пинг-понг, футбол. Если сказать честно, то подготовку к конкурсу Чайковского он проводил преимущественно на футбольном поле и в спортивном зале с ракеткой в руке. Конечно, был готов к конкурсу. Но он вообще занимался весьма своеобразно. Он мог разговаривать с кем-то, а рука его в тот момент лежала на коленке и пальцы работали: это он учил параллельно разговору музыкальное произведение. Я много на своем веку повидал музыкантов самого разного калибра, но такого одаренного человека мне видеть не довелось.
Кроме музыки, вас связывало всегда понимание поэзии. Вы читали ему свои стихи?
Александр Бруни: Да, большинство их он знает. Но надо сказать, что и у самого Плетнева пробудился творческий интерес и он стал писать стихи. Он правда никому их не показывает - только друзьям в тесном кругу. Стихи у него очень своеобразные, гротескные, но, часто, и веселые, парадоксальные - в духе Хармса. Есть у него и рассказы, написанные в таком же абсурдистском стиле.
У него всегда было такое иронично-депрессивное мировосприятие?
Алексей Бруни: Черты пессимизма проявлялись у него давно, поскольку зрелость у него была не мальчишеская. С одной стороны, у него был юношеский задор, с другой - абсолютно не юношеский профессионализм. И в-третьих, понимание серьезных проблем глобального характера - превосходящее его возраст. Вот эта своеобразная смесь настроений и интересов присутствовала в нем всегда. Но он страшно любил при случае валять дурака. Он садился к роялю, начинал играть, фантазировать, пародировать. Мог начать с фуги Баха и постепенно превратить ее в фугу Шостаковича. Причем, так гармонично, что иногда трудно было заметить, каким образом это произошло. Однажды на моем дне рождения он так же сел за рояль и стал валять дурака. И зазвучали произведения нескольких композиторов сразу. Скажем, это была пятая симфония Бетховена, пятая Шостаковича, рондо каприччиозо Сен-Санса и "Миллион алых роз". И все это одновременно, переплетаясь, и порознь, и вместе. Это было чрезвычайно смешно. Слушать его можно было часами.
У него начался блестящий период - победа на конкурсе Чайковского, стремительная концертная карьера, общение и выступления с Рихтером: что-то изменилось тогда в нем?
Алексей Бруни: Абсолютно ничего не изменилось. Внутренне он был готов к успехам, и сами по себе проявления успеха его не интересовали. Ему все равно - лауреат он, или не лауреат. Он продолжал с тем же рвением относиться к музыкальному искусству, к расширению своего музыкального кругозора, к тому, чтобы исполнять музыкальные сочинения с возможной степенью совершенства. Но, конечно, в становлении его карьеры главной была победа на конкурсе Чайковского. После этой победы он сразу получил возможность выступать на ведущих концертных площадках и за рубежом с крупнейшими дирижерами и оркестрами. Уже в те годы выработались и его исполнительские приоритеты: Бетховен, Чайковский, Шостакович.
Сейчас он играет много музыки, которая практически не исполняется у или мало известна у нас?
Алексей Бруни: Это звенья одной и той же цепи. В нем всегда была страсть осваивать новое, неизвестное. Ему интересны творческие люди, ему интересно открывать то, что никто не знает. Он исполнил многие сочинения Сибелиуса, которые мне не доводилось слышать никогда: "Пеллеаса и Мелизандау", "Бурю". В последние годы он увлекся Мечиславом Карловичем, музыку которого нигде, кроме Польши, не знают и не играют. Плетнев старается восстановить историческую справедливость, делает все, чтобы возродить интерес к какому-то композитору. Он, например, много исполняет музыки Сергея Танеева, записал с РНО "По прочтении псалма", "Иоанн Дамаскин" Танеева, исполнял в концертном варианте его оперу "Орестея". Ему важно, чтобы люди услышали и оценили по достоинству музыку этих композиторов.
Вы - первая скрипка у Плетнева и его друг. На ваши отношения не влияет то, что Плетнев имеет самый высокий статус в музыкальном мире?
Алексей Бруни: В нем никогда не было ни малейшей степени дешевого зазнайства. Как говорил Константин Сергеевич Станиславский - "надо любить искусство в себе, а не себя в искусстве". Это и есть основная черта Плетнева. Никогда наши взаимоотношения не омрачались из-за того, что у нас было неравенство по степени известности. Не скажу, что в нашей дружбе все было просто, но нас всегда объединяла музыка и целый ряд других интересов - шахматы, спорт, поэзия и много другое. В нем никогда не было осознания собственных достижений, в нем с ранних лет было достоинство художника.
И при этом склонность к риску, неожиданные интересы, в том числе, пилотирование самолетом.
Александр Бруги: Это черта талантливости: его слишком многое интересует. Он не может зацикливаться на чем-то одном. У него натура, которая проявляет себя через риски, в том числе, через летное искусство, самолеты, вертолеты. В общем-то, вся его жизнь - бесконечный риск. Потому что сцена - это испытание всегда. Сцена - это риск.
Не только пианист и дирижер - еще и композитор
Валерий Гергиев, художественный руководитель Мариинского театра:
- Михаилу Васильевичу Плетневу хочу пожелать удачи и здоровья. Мы когда-то выступали вместе, а теперь он еще и руководитель одного из лучших наших оркестров.
Денис Мацуев, пианист, народный артист РФ:
- Михаилу Васильевичу исполняется 60 лет, а у меня ощущение, что я только что играл на его 50-летие. Тот юбилей я запомнил навсегда: это был выход девяти симфоний Бетховена и пяти концертов Бетховена в исполнении Плетнева. И таких концертов и симфоний я не слышал никогда - это удивительно свежий, какой-то новый, плетневский Бетховен. Михаил Васильевич - выдающийся пианист, стал уникальным выдающимся дирижером. Таких примеров в мире единицы: можно только с Сергеем Васильевичем Рахманиновым сравнить. Он действительно сегодня музыкальная фигура планетарного масштаба, продолжающая рахманиновскую линию. В моей жизни Михаил Васильевич Плетнев - это отдельная глава: я студентом ходил на все его концерты в консерваторию, потом, после моей победы на конкурсе Чайковского в 1998 году мы впервые сыграли вместе. Помню, как он тогда проводил параллели: он выиграл конкурс Чайковского в 1978 году, а я - 20 лет спустя, у него председателем жюри был Андрей Эшпай - и у меня, он в третьем туре играл концерт Чайковского и концерт Листа, и я - тоже. А как-то в Монреале мы играли Третий концерт Рахманинова, и я получал колоссальное удовольствие от игры с ним - потому что как пианист он знает каждую ноту концерта, а как дирижер предлагает уникальные идеи. После концерта мы сидели всю ночь и слушали записи Николая Голованова. Это икона для Михаила Васильевича, он ориентируется на Голованова в своем творчестве. И для меня он тоже открыл этого уникального дирижера. Михаил Плетнев еще и композитор. Вспоминаю, как на его 50-летний юбилей я исполнял его Квинтет с флейтой, скрипкой, альтом и виолончелью: какая это феноменально тонкая, грациозная и с глубоким сюжетом внутри в духе Шостаковича, музыка! Конечно, он еще не оценен как композитор по достоинству. Мы все знаем, что последнее десятилетие прошло под знаком отсутствия Плетнева-пианиста на сцене, и мы словно осиротели. Но три года назад он вернулся на сцену, и это был уже другой Плетнев - немного отстраненный, холодноватый, от интерпретаций которого оторваться было невозможно. Иногда он может шокировать - как в исполненной им Сюите Цфасмана. Это было сыграно им с таким особенным, колким плетневским юмором! Михаил Васильевич остается одним из лучших музыкантов в мире, как и созданный им в 1990 году Российский национальный оркестр. В этот оркестр музыканты идут работать не на зарплату, они идут к Плетневу, идут за общением, за тем, чтобы вместе музицировать, чтобы вместе быть в творчестве. А это удовольствие, которое словами непередаваемо.
Владимир Федосеев, дирижер, народный артист СССР, художественный руководитель БСО им. П.И. Чайковского, музыкальный руководитель "Геликон-оперы":
- Михаил Плетнев очень индивидуальный человек, который не вписывается ни в какие стандарты. У него сердце и ум соединены вместе. Он музыкант одновременно интеллектуальный и эмоциональный. После конкурса Чайковского мы записали с ним все концерты Чайковского в Лондоне с Лондонским филармоническим оркестром, и он произвел на всех громадное впечатление. С каждым годом это впечатление возрастает в моих глазах и в глазах публики. Он музыкант, отдельно живущий музыкой, как своим миром. Он композитор, дирижер. Фактически я был первый, кто понял, что он хочет дирижировать. Он тогда консультировался со мной, задавал вопросы дирижерские, и я понял, что он стремится к этому. Спустя некоторое время у него появился свой оркестр. Не скрою, я был обижен, когда он увел в РНО несколько музыкантов из Большого симфонического оркестра. Но я ему все простил, поскольку понимал ситуацию. Мы всегда были с ним в очень близких, дружеских отношениях, и я всегда рад с ним встретиться и сыграть. Я его просто люблю и желаю как можно дольше творить. И еще: его надо всегда поддерживать. Таких музыкантов редко встречаешь. Пианистов у нас много по количеству, но Михаил Плетнев в особом ряду стоит.
Мартин Энгстрем, музыкальный руководитель фестиваля в Вербье:
- Михаил Плетнев - один из великих пианистов нашего времени. С 1999 по 2006 годы я работал директором Deutsche Grammophon и тогда же имел удовольствие познакомиться с ним. С тех пор я побывал на многих его концертах; принимал участие в создании записей его выступлений в прямом эфире, и среди них, - знаменитая запись Третьего концерта для фортепиано с оркестром Сергея Прокофьева в Карнеги Холле, а также Третий концерт Сергея Рахманинова, которым дирижировал Мстислав Ростропович. На Музыкальном фестивале в Вербье мы записали с ним камерную музыку - Фортепианный Квинтет Танеева. Много раз пианист выступал с нашим фестивальным оркестром и дирижировал им. Этим летом мы ждем его снова и уже в новом качестве - на сей раз он выступит со знаменитым немецким баритоном Штефаном Генцем.
Я большой фанат пианистической манеры и артистичности этого музыканта. Думаю, что общение с ним в течение ряда лет привело нас к некой общности эмоционального отклика, восприятия. В каждом концерте Михаила Плетнева всегда присутствует элемент нового, неожиданного. Никогда не предугадаешь, что он скажет нам сегодня своей музыкой. И при этом, ты всегда чувствуешь, что это он говорит сейчас только тебе, иногда используя всего одну лишь заветную фразу, даже просто интонацию!.. И придя на один и тот же концерт, вы никогда не услышите одно и тоже. Этот музыкант обладает уникальной способностью к творению нового образа, созданию новых фантастических интерпретаций. Я им восхищаюсь.
Алексей Шалашов, генеральный директор Московской филармонии:
- Михаил Плетнев - продолжатель великих фортепианных традиций, музыкант-философ, музыкант-мыслитель. Его концерты всегда становятся событиями - глубокими, внутренними, личностными. Когда слушаешь его, то понимаешь, что это не просто музыка, а отточенная ясность смысла, поражающая простотой ее изложения.