"Кошачьи миры Луиса Уэйна": цветистый байопик с Камбербэтчем
Результатом творческих усилий режиссера и актеров стал очень красивый многослойный нарратив, который, к сожалению, местами распадается подобно наспех изданной и разваливающейся в руках книге-панораме: избранный формат и свойства бумаги превращают выпуклое повествование в суетливое нагромождение фигур, рисунков и причудливых форм, содержание разом выплескивается наружу, отдельные листы вываливаются… И незадачливый читатель вместо получения неторопливого эстетического наслаждения начинает беспокоиться о сохранности самой книги. Что-то подобное произошло и здесь - в погоне за отображением значимых подробностей жизни Луиса Уэйна, задействовав бесконечное количество художественных приемов в арсенале Камбербэтча и испытывая нескрываемое упоение от данного обстоятельства, режиссер теряет общую нить. Оказалось, что освоенная Шарпом техника, сработавшая в сериале "Флауэрсы" (который о себе то и дело напоминает), не очень подходит для создания полнометражного кино. Но при этом фильм снят искренне, с неподдельным сочувствием к Луису Уэйну, и часть недостатков перестает досаждать уже на двадцатой минуте просмотра.
Задача по созданию кинематографического образа Уэйна оказалась непростой - несомненно одаренный человек с тяжелой судьбой, которого при жизни многие считали эксцентриком, сумел оставить серьезный след в англоязычной культуре. Однако обстоятельства, в которых он творил, некоторая личностная незрелость, проблемы в общении и очевидные нарушения психического здоровья настолько сильно определяли его жизнь, что порою незаслуженно заслоняли собой и обесценивали созданное художником.
К несомненным достоинствам картины относится тактичный, осторожный подход в трактовке ментального состояния Уэйна. И актер, и режиссер отмечали в своих интервью, что сделать какие-либо выводы о характере расстройства главного героя практически невозможно - что уж там говорить о художнике, если безумие Георга III до сих пор остается загадкой и неиссякаемым источником художественных интерпретаций. Под маской "шизофрении" в девятнадцатом веке могли скрываться самые разнообразные недуги - и блестящая игра Камбербэтча дает много подсказок в самом разном направлении. То тут, то там прогладывает актерский опыт, приобретенный при создании образов таких личностей, как Ван Гог, Алан Тьюринг, Шерлок Холмс и Патрик Мелроуз.
Удачным следует считать и сюжетное, и контекстно-историческое обрамление этого обстоятельства. Художник, бросивший вызов викторианскому обществу, вступив в неравный брак, избрав в качестве профессии свободную и нестабильную в финансовом плане стезю (при наличии огромных семейных обязательств), наконец, посвятив все свое время изображению кошек - существ подозрительных, с дурной культурной репутацией (да еще в качестве домашних животных, а не неизбежного зла в борьбе с куда более опасной напастью, мышами и крысами) - не может не выглядеть безрассудным, эксцентричным, бессовестным и откровенно безумным в глазах своего окружения. А учитывая современную нам общественную повестку, достаточно тонкая, но вместе с тем очевидная критика ригидного, бескомпромиссного и ханжеского общества становится беспроигрышным решением, способным привлечь на свою сторону очень многих борцов за справедливость.
Взросление и значимые перемены в жизни Уэйна причудливо накладываются на изменение тона повествования: совсем еще молодой живописец, едущий в поезде, является героем комичной диккенсовской зарисовки еще не совсем оформившейся викторианской Англии, в которой не полностью забыты вольности эпохи регентства, что прекрасно сочетается с поистине хогартовскими зарисовками домашней жизни. Однако нестабильная политическая ситуация в мире, вопиющая бедность и беспросветность - куда более всеобъемлющая, но не особо выпячиваемая примета эпохи, научно-технический прогресс, который навсегда изменит мир, все это населяет атмосферу тревожностью, неопределенностью, предчувствием конца, и это очень заметно по самоощущению Уэйна. Но такое нагнетание ситуации не могло не вызвать противодействия.
Одним из таких "бунтов" в благородном обществе стало создание Фабианского общества, которое невольно проложило дорогу в искусстве и культуре разнонаправленным тенденциям. Отныне можно было не вполне считаться со вкусами элиты, но утверждать свое понимание прекрасного. Если дом молодого Уэйна заставлен массивной мебелью (и он пытается втиснуть туда "творческий реквизит", чтобы сделать интерьеры менее мрачными), то его собственное семейное гнездышко излучает пылкую любовь к эстетике еще одного бунтаря эпохи - Уильяма Морриса и его "Искусств и ремесел". Причем в самом финансово доступном виде - в образцах прикладного искусства (и тут мерещится тень верного последователя Морриса - шведского дизайнера Карин Ларссон).
Прогресс одновременно привлекает и пугает Уэйна. С одной стороны - новые идеи питают его пытливый ум, служа подтверждением тому, что в этом мире есть силы, причем не идеологические, а сугубо физические, которые могут в одночасье все изменить. Если взглянуть на его увлечения через призму культурных веяний, можно обнаружить, что викторианское общество было утилитарно религиозным ровно в той же степени, в какой было склонно к совсем непротестантскому мистицизму. И в этом разрезе "электричество" (присутствующее, кстати, в англоязычном названии фильма, в отличие от кошек) перестает быть шумовой завесой. В конце концов, если ровесник Уэйна, представитель сугубо практической врачебной профессии и только потом писатель Артур Конан Дойль всерьез увлекся спиритуализмом после гибели близких людей, то почему аналогичные мысли не могли посещать куда более тонкую и ранимую натуру?
С другой - новая техническая эпоха отнимает у него хлеб - история с патентами, поставленность на поток и оптимизация творческого труда художников периодических изданий тому порука. Эпоха взросления Уэйна была еще и своеобразным водоразделом - визионеры-любители, двигавшие культуру и в большой степени науку, занимающиеся всем и сразу, уходят в прошлое. На смену поэтическим озарениям и блестящим открытиям приходит ранняя профессионализация и четкое разделение умственного труда, в строгом соответствии с требованиями научного знания. В новом мире таким, как Уэйн места все меньше, да и им становится все теснее и невозможнее существовать в новых рамках.
Луис Уэйн, не вполне умевший мириться с условностями, двуличием и правилами окружавшего его общества, ушел в своеобразную внутреннюю эмиграцию, выбраться из которой ему было уже не под силу. Уэйну, как и его старшим и младшим современникам удавалось довести чисто английское мастерство эскапизма - они отправлялись в такие фантастические дали, что и критиковать их серьезным людям просто было не к лицу, что, собственно, и требовалось.
Подобно многим другим, он был наделен даром создавать наиболее живые, непосредственные и трогающие душу произведения в моменты наибольшего отчаяния, что свидетельствует не только об огромной силе духа, но и о глубоком внутреннем благородстве. У него был свой "таинственный сад" , собственный "стоакровый лес" и глубоко личный "неверленд", населенный, правда, любимыми кошками. И вот уже многие десятилетия искренне созданное ими всеми получает самую высокую награду - безраздельное внимание и увлеченность их мирами самыми безыскусными, но одновременно самыми пристрастными критиками - детьми и будущими взрослыми, что передают "искры электричества" дальше, словно по цепочке.