Давид Голощекин: Я самый счастливый джазмен на свете
Давид Семенович, во время недавней Международной недели консерваторий вы получили титул почетного профессора Санкт-Петербургской консерватории. Это важно для вас?
Давид Голощекин: Я это воспринимаю как признание джаза в академическом мире. До сих пор ведь у нас к джазу отношение снисходительное: это что-то несерьезное, танцы, ресторан... И вдруг я, джазмен, - профессор консерватории, представляете? Почетный! Шучу, что по четным я профессор, а по нечетным - просто музыкант.
Вообще, Международная неделя консерваторий - это хорошая история. Ведь там собираются в том числе и джазовые музыканты. Да, за рубежом джаз в программе обучения профессиональных музыкантов не редкость. И это правильно. Но спросите о джазе студента любой российской консерватории - уверяю вас, из ста, может быть, два-три человека что-то скажут, и то потому что сами интересовались.
Есть надежда, что как минимум в Санкт-Петербургской консерватории что-то изменится в этом плане. Не зря же они меня почетным профессором сделали.
Получается, что консерватория вас все-таки догнала. Несмотря на то что 60 лет назад вы от нее отказались. А ведь вам туда лежала прямая дорога: окончили десятилетку при консерватории, играли на скрипке…
Давид Голощекин: Скрипку я бросил уже в десятом классе. Она мне казалась совсем не джазовым инструментом. Я стал мультиинструменталистом: играл на контрабасе, трубе, рояле - на всем, что связано с джазом.
Меня, кстати, из-за этого в комсомол не взяли. Сказали: "Ты хулиган. Ты играешь буги-вуги на рояле во время перемен". Чистая правда. Играл. В святая святых классической музыки. Вот вы смеетесь, а я знаете как был расстроен. Всех приняли, а меня нет…
Так вот, я учился в одном классе со Спиваковым, у профессора Шера. Мы были образованнейшие классические скрипачи с правильной постановкой рук. Сыграть на скрипке я мог все что угодно, но в джазе она не звучала. Там совсем другая эстетика, даже другая технология извлечения звука. Все по-другому.
Это сейчас можно найти в интернете джазовых скрипачей. А в 60-70-х годах на чем я мог учиться? Слушал "Голос Америки" на коротких волнах. Программу "Время джаза" - Time For Jazz. Ее еще надо было исхитриться поймать на приемнике, пробиться сквозь хрипы и записать на магнитофон. Пещерная по нынешним временам ситуация.
Но сейчас-то мы точно знаем, что скрипке есть место в джазе.
Давид Голощекин: Откройте "Всемирную энциклопедию джаза" - там найдете едва ли десять имен джазовых скрипачей. Включая мое. В то время как тысячи - трубачей, саксофонистов, пианистов, барабанщиков, контрабасистов. При этом в большинстве биографий знаменитых джазменов-саксофонистов и трубачей есть строка: "В детстве играл на скрипке".
И у меня была такая же история. Я играл на контрабасе, гитаре, рояле. Между прочим, в одном из лучших джазовых оркестров - у Вайнштейна. Но однажды один из старших товарищей, обладатель невероятной коллекции джазовых пластинок (а-ме-ри-кан-ских!) сказал мне: "Слушай, ты же скрипач. Почему не играешь на скрипке? Разве ты не слышал Стаффа Смита?" Он поставил мне его пластинку, и вдруг я услышал: оказывается, скрипка может звучать по-джазовому!
Я, конечно, переписал у него все записи, потом сам достал все что можно - так Стафф Смит стал моим учителем. В 90-х годах я попал в Мюнхен, где он жил и умер, побывал на его могиле, положил розу...
Сегодня мало что изменилось. Вот сколько человек в России играют джаз на скрипке? Один. Голощекин. Но для этого мне пришлось изменить все, чему учили с шести лет. Это сложно.
Родители, наверное, расстроились, когда вы пренебрегли консерваторией и ушли в джаз?
Давид Голощекин: Моя мама была профессиональной балериной. То есть должна была ею стать. Она окончила балетную школу при Большом театре. Но во время выпускного экзамена у нее сломалась пуанта и мама сломала большой палец на правой ноге. Можете представить? Карьера обрубилась в самом начале! Она, конечно, была очень музыкальным человеком. Отец же был начисто лишен всякого слуха. Он не мог различить даже гимн Советского Союза. Клянусь вам! Музыкальные гены у меня от мамы. Она прекрасно понимала, в какой системе мы живем, и, когда я начал играть джаз, говорила: "Ты плохо кончишь, Додик. Ты кончишь жизнь в ресторане"...
Но она дожила до того, как я стал заслуженным артистом (сейчас уже народный) и открыл Филармонию джазовой музыки. Когда я привел маму сюда и напомнил про этот самый ресторан, она так философски вздохнула: "Да, что-то в жизни меняется".
Это же единственная в мире джазовая филармония?
Давид Голощекин: Другой такой нет. Знаете, есть такой Уинтон Марсалис, крупнейший джазовый деятель, символ современного джаза. Он был у меня здесь. После концерта сидели, беседовали о жизни, и он спросил, сколько я плачу за аренду. А когда узнал, что филармонию не только полностью содержит государство, но я еще и получаю зарплату, воскликнул: "Да ты самый счастливый джазмен на свете!"
Наверняка среди всех самых головокружительных джазовых знакомств главным для вас остается встреча с Дюком Эллингтоном?
Давид Голощекин: Еще бы! Я эту историю много раз рассказывал и никогда не устану.
1971 год. Оркестр Дюка Эллингтона в Ленинграде, в концертном зале "Октябрьский". Четыре дня подряд. Вы не можете себе представить, что это такое для джазового музыканта - увидеть самого Эллингтона! Да и не только его. Каждый музыкант из его оркестра - это историческая личность невероятной величины! Подойти к ним, дотронуться, заговорить - об этом не было и речи. Кагэбэшники стояли стеной.
После первого концерта мы до глубокой ночи обсуждали увиденное. К утру я лег спать и тут звонок: "Голощекин? С вами говорят из управления культуры. Вы должны завтра в Доме дружбы выступить со своим ансамблем и показать Эллингтону, что такое советский джаз". - "Кончай трепаться", - отвечаю спросонья, в полной уверенности, что меня разыгрывают. Тем не менее встал, побрился, оделся. Думаю, такого не может быть, но схожу в управление, благо оно рядом. Сидит типичный чиновник: "Звони своим друзьям, я выписываю пропуска, завтра в три часа в Доме дружбы будет встреча Дюка Эллингтона с музыкальной общественностью Ленинграда". Я стал обзванивать коллег, и, конечно, каждый из них сказал: "Давид, кончай трепаться"…
На следующий день в Доме дружбы собралась "музыкальная общественность". Это композиторы Андрей Петров и Саша Колкер. Остальные в зале - КГБ, МВД, обком, горисполком и так далее. Сплошь серьезные мужики в костюмах.
Стали играть, я за роялем. Когда закончили, Дюк встал и сказал: "После такого прекрасного пианиста я нуждаюсь в реабилитации". Поднялся на сцену, подошел к роялю и заиграл. И тут у нашего контрабасиста, замечательнейшего музыканта, случился ступор: надо бы вступать, а он не может - шок. Тогда я взял его контрабас и заиграл. Дюк обернулся, хмыкнул: надо же, тот самый пианист. Через пару минут контрабасист пришел в себя, вспомнил гармонию и взял у меня инструмент.
Тогда я достал трубу и заиграл на ней. Дюк снова обернулся: пианист, он же контрабасист, а теперь еще и трубач… Тут вышли музыканты Эллингтона, заиграли, завязался чудесный джем-сейшен. А у меня еще и скрипка с собой была - на всякий случай захватил… Вы бы видели лицо Эллингтона! Он обнял меня и сказал: "Ну ты и гангстер! Если приедешь в Нью-Йорк, у нас нет шансов получить работу".
И это все на глазах "музыкальной общественности".
Дюк ушел, чиновники стали ко мне подходить и поздравлять: "Ну, Давид, ты дал! Ты победил Эллингтона!" Как будто это не музыка, а боксерский поединок.
Да, безусловно, это самая великая встреча в моей жизни. Эллингтон потом еще и включил в свою автобиографическую книгу наш с ним снимок - где мы играем на фоне плаката "Ленинские заветы живут и побеждают". Что может быть желаннее для джазмена? Ничего.
Представляете, Эллингтон потом вернулся в Америку и всем рассказывал, как он в стране медведей и матрешек увидел крутейший джаз…
Давид Голощекин: А он рассказывал! Я встречал людей, которые приезжали из Америки и говорили, что слышали от самого Эллингтона: в России есть великий джазовый музыкант Голощекин.
Между подростком, которого не приняли в комсомол из-за буги-вуги, и великим джазменом, худруком единственной в мире джазовой филармонии, почетным профессором, - огромный и прекрасный путь. Все, о чем мечтали, сбылось?
Давид Голощекин: Джаз не самое востребованное искусство. Найти себе применение трудно всем джазменам, в том числе в Америке. А у меня есть место, где я могу и сам творчески реализовываться, и давать возможность играть другим. Это главное. Я играю что хочу и с кем хочу, помогаю талантливым мальчишкам, которые обретают уверенность и вырастают в хороших музыкантов. Больше всего удовлетворения мне приносит именно сознание того, что меня не станет, а они - будут играть. Я счастлив.
Алексей Васильев, ректор Санкт-Петербургской консерватории:
- Нашу консерваторию принято считать прогрессивной, но по части джаза мы от мира отстаем. Во всех ведущих зарубежных высших музыкальных заведениях джазовое отделение обязательно есть. В России же пока слишком консервативны, чтобы признать этот жанр академическим. Хотя история джаза богата и длинна, его играют симфонические оркестры.
Надо восполнять пробел. Я давно мечтаю открыть джазовое отделение, но мешает затянувшаяся реконструкция здания консерватории. Как только появятся площади под новые классы, можно будет говорить о воплощении этого замысла в жизнь.
Присвоение Голощекину звания почетного профессора Санкт-Петербургской консерватории - для нас это взгляд в будущее. Надо сказать, я выдвигал его кандидатуру на ученом совете не без волнения - ожидал, что будут споры о "неакадемичности джаза". Но поддержали единогласно. А сам Давид Семенович выступил на концерте-открытии Международной недели консерваторий, как всегда, виртуозно. И реакция зала лишний раз подтвердила, что это решение было правильным.