"Последний глобальный кризис - финансовый обвал 2008 года - стал спусковым курком процесса, в ходе которого Запад утратил уверенность в себе, а политическая и экономическая мощь в мире стала смещаться в сторону Китая. Коронавирусный кризис 2020 года способен вызвать гораздо больший сдвиг в этом направлении", - пишет на страницах британской Financial Times ее обозреватель Гидеон Рахман.
Одной из важнейших черт этого нового мира станет ослабление США - и относительно прежних самих себя, и относительно новых центров силы. "В ближайшие четверть века Соединенные Штаты уже не будут иметь такого влияния, как вчера. Америке, доминировавшей в международной политике на протяжении последних 70 лет, придется считаться с новыми державами, и прежде всего с Китаем", - читаем на страницах французской газеты Le Monde.
Причины этого многомерны. Но пандемия способствует падению роли США прежде всего на уровне имиджевом, т.е. на уровне политической психологии. Сегодня уже невозможно воспринимать США в качестве безусловного мирового лидера. По их репутации нанесен сильнейший удар. Если прежде США проигрывали только войны за пределами своей территории, то теперь на глазах у всего мира они проигрывают войну против эпидемии внутри собственной страны. И это - фатально для образа "всемогущей" Америки. Ведущая страна мира не должна допускать, чтобы у нее было почти полтора миллиона заболевших, а число умерших за два-три месяца превысило число погибших за семь лет войны во Вьетнаме. Сами себя Соединенные Штаты в лице своей политической элиты по-прежнему воспринимают "мировым лидером". Но на деле они уже не способны полноценно играть эту роль.
"Однополярный момент"
Вернемся в прекрасный для США новый геополитический мир начала 1990-х, когда Советский Союз под управлением Горбачева стремительно шел к катастрофе, а американский президент Джордж Буш-старший провозгласил установление "нового мирового порядка".
"Центром мировой мощи сейчас является одна безусловная сверхдержава - Соединенные Штаты, поддержанная западными союзниками", - вдохновенно писал в 1990 году певец американской гегемонии, известный публицист Чарльз Краутхаммер. "Мир стал однополярным!" - восклицал он. И у Америки "есть сила и воля для того, чтобы возглавить однополярный мир, безо всякого стеснения устанавливая правила миропорядка и демонстрируя готовность навязывать их всем остальным".
То, что американские политики прикрывали красивыми фразами о новой эпохе глобального торжества демократии, Краутхаммер сформулировал откровенно и прямо: к дьяволу ООН, ее Устав и международное право! В условиях однополярного мира США будут сами устанавливать правила и навязывать эти правила всем остальным.
При этом Краутхаммер понимал: однополярный мир не вечен, подрастают новые крупные игроки, и многополярный мир неизбежно наступит. Но это будет позже - много позже! "Мы пока еще не в том мире, и не будем в нем еще несколько десятилетий, - предсказывал он. - Сейчас наступил однополярный момент".
Здесь Краутхаммер был прав: краткий период "однополюсного мира" действительно наступил. В 1990-е годы Россия оказалась в состоянии национальной катастрофы и магистрального геополитического отступления, а Китай еще только собирал силы и был слишком слаб, чтобы иметь возможность бросить вызов Соединенным Штатам. Но и Краутхаммер, и другой идеолог американской глобальной гегемонии - Збигнев Бжезинский, и многие другие в США серьезно ошиблись в оценке продолжительности этого момента. Им казалось, что он растянется на десятилетия. Но он не продлился и 15 лет. "Однополярный мир" с США в качестве его единственного полюса оказался именно кратким моментом в истории.
Одна из важнейших причин, почему так произошло, состояла в переоценке Соединенными Штатами собственных сил и возможностей. Говоря обыденным языком, у политической элиты Соединенных Штатов попросту "сорвало крышу". "Гегемония стара как мир, - писал тогда Збигнев Бжезинский в своей знаменитой книге "Глобальная шахматная доска". - Однако нынешнее глобальное превосходство Америки выделяется скоростью своего возникновения, глобальным характером своего охвата и методами своего осуществления". Эта "новая гегемония" вскружила американской элите голову. И она сделала своей задачей радикальную перестройку мира по американским лекалам.
Победоносная война в Югославии, которой ослабленная Россия Бориса Ельцина ничего не смогла противопоставить, лишь умножила ощущение всесилия США и возглавляемой ими НАТО. После Югославии было ясно, что еще одна новая война не за горами. Так и произошло. Она была начата Соединенными Штатами осенью 2001 года в Афганистане - под предлогом необходимости борьбы с Аль-Каидой (террористическая организация, запрещена в РФ - прим. "РГ"), базировавшейся на территории этой страны. Но это было только начало. По свидетельству американского генерала Уэсли Кларка, уже в сентябре 2001 года администрация Буша-младшего разрабатывала планы захвата семи стран за 5 лет. Речь шла об Ираке, Сирии, Ливане, Ливии, Сомали, Судане и, наконец, Иране.
При всем внешнем безумии этих планов в администрации Буша к ним относились серьезно. Неоконсерваторы и интервенционисты в Вашингтоне жаждали крови: они требовали захвата и перестройки всего Большого Ближнего Востока и доказывали, что США это по силам. "Единственная глобальная сверхдержава", у которой не было противовеса на мировой арене, воистину сорвалась с цепи. Этому сильно способствовала интеллектуальная ограниченность президента Джорджа Буша-младшего и агрессивный примитивизм его вице-президента Дика Чейни, горячего сторонника такой политики.
В итоге столь славно начавшийся в начало 1990-х "однополярный момент" был похоронен в Ираке. Условной датой похорон можно назвать 1 мая 2003 года, когда Джордж Буш-младший, одетый в военную форму, прибыл на авианосец "Авраам Линкольн" и провозгласил победу в войне против Саддама Хусейна. Президент США выступал под огромным плакатом "Миссия выполнена" (Mission Accomplished), еще не подозревая, что военная победа обернется крупнейшим политическим поражением Соединенных Штатов после поражения во Вьетнаме. Именно тогда и начался закат "однополярного момента" и "новой гегемонии" США.
Уже позже обнаружилась неспособность США заставить Россию Владимира Путина вписаться в мир по-американски и сдержать увеличение не только экономического, но и политического веса Китая. Уже позже США проиграли схватку за Сирию и были вынуждены принять решение уйти из Афганистана после 18 лет бессмысленной и бесперспективной войны. Но череда политических поражений США началась именно с Ирака.
И сегодня уже никого не удивляют выводы об истончающейся, как шагреневая кожа, гегемонии США. Ее распад американцы пытаются сдержать санкциями, угрозами, демонстрациями военной мощи и силовым давлением. Но этот глубинный процесс остановить уже нельзя. Если до 2010 года США были безусловным лидером по доле в мировом ВВП, то, начиная с 2015 года, по объему ВВП, рассчитанного по паритету покупательной способности, их опережает Китай. По данным МВФ, в 2019 году на Китай пришлось 18.6 процентов мирового ВВП, тогда как на США - 15.2 процента. Снижение экономического веса неизбежно ведет к снижению веса политического. Не говоря уже о том, что у США остается все меньше средств на внешнюю политику и дорогостоящие военные операции. По мнению политолога Майкла Мандельбаума из Университета Джонса Хопкинса, у США больше нет средств для проведения гипер-активной внешней политики, которую они проводили во второй половине ХХ века. И они неизбежно будут меньше вмешиваться в международные вопросы. "Новый эгоизм" Дональда Трампа - лишь отражение этого сдвига.
В 2013 году Барак Обама с трибуны Генассамблеи ООН настойчиво убеждал присутствовавших лидеров 200 с лишним государств, что США - "исключительная нация" и чуть ли не предназначены свыше править миром. В устах первого афроамериканского президента Соединенных Штатов это звучало особенно одиозно: как декларация своеобразного "политического расизма", заключенного в делении мира на одну "исключительную нацию" и все другие - "неисключительные". Ослепленный этой расхожей американской идеологемой, Обама так и не понял, что он грубо противопоставил США всему остальному миру. "Да, мы исключительные", - вторил Обаме его убежденный противник, республиканец Дик Чейни в своем политическом манифесте, так и названном - "Исключительные" (опубликован в 2015 году). Так два крыла американской политики, внешне вечно борющиеся за власть, проявляют сходство в главном - в фанатичной вере в исключительность Америки и вытекающее отсюда право США навязывать свою волю всему остальному миру.
Несомненно, США остаются по ряду важнейших параметров ведущей страной мира. Однако претензия на "исключительность" проверяется не выступлениями в конгрессе или в ООН, а степенью готовности страны справляться как со старыми, так и с совершенно новыми вызовами, в данном случае с коронавирусом. Если же такой готовности нет, то о какой "исключительности" и о каком "глобальном лидерстве" может вообще идти речь?
Пандемия коронавируса лишь зримо выявила эту новую слабость Соединенных Штатов. Несмотря на заявления Помпео о готовности Вашингтона взять на себя руководящую роль в борьбе с коронавирусом, никто из их союзников - ни Италия, ни Испания - в самый критический для себя момент схватки с эпидемией так и не дождался помощи от США. Помощь пришла из Китая, из России, даже с Кубы. Но не от США. Подписанный Трампом в середине апреля меморандум о помощи Италии сильно запоздал и не столько подтвердил, как рассчитывал Трамп, лидирующую роль США, сколько показал ее отсутствие.
Кроме того, вместо того, чтобы возглавить мировую войну с пандемией, администрация США стала обвинять в дезинформации то Россию, то - и особенно - Китай в попытке снять с себя ответственность в глазах собственного населения за полную неготовность противостоять коронавирусу. В итоге они сами запутались в собственной паутине обвинений. В интервью телекомпании АВС 3 мая госсекретарь Помпео сказал две противоположные по смыслу вещи: во-первых, что у США есть "масса свидетельств", будто вирус был создан в лаборатории в Ухани; а, во-вторых, что он согласен с заключением Национальной разведки США, что вирус имеет естественное происхождение. Пойми, кто может.
В итоге германская разведка в своем докладе назвала обвинения Помпео в адрес Китая "просчитанным маневром, отвлекающим от собственных ошибок". И даже всегда лояльный Лондон заявил, что, хотя и не отвергает американскую версию лабораторного происхождения вируса, считает ее маловероятной. А затем уже и официальные представители Вашингтона стали признавать, что США не знают, откуда взялся этот вирус. О "массе свидетельств" предпочли забыть. И это означает, что попытка США "наказать" Китай за коронавирус провалилась: Китай одержал в этом информационно-политическом конфликте победу, а США потерпели поражение.
Эта лихорадочная готовность обвинить кого угодно в чем угодно, лишь бы отвести удар от себя, еще больше подрывает претензию США на роль лидера современного мира. И, если Ирак стал отправной точкой начала конца "однополюсного мира", то пандемия коронавируса поставила в этом процессе финальную точку. Она завершает церемонию похорон "новой глобальной гегемонии" США, а точнее - того, что от нее осталось к началу третьей декады ХХI века.
Фрагментация Европы
Четыре фактора решающим образом сказались на состоянии Евросоюза к моменту начала пандемии. Это - финансовый кризис, который привел к квази-дефолту Греции; экономические санкции против России; процесс Брекзита с окончательным уходом Великобритании из ЕС; волна беженцев, наводнившая Европу в 2015-16 гг. и вызвавшая острый кризис традиционных либеральной политики в этой сфере. Коронавирус стал пятым фактором, наглядно обнажившим слабости Евросоюза и ограниченность его возможностей.
Финансовый кризис, наиболее болезненно сказавшийся на Греции, показал: оказавшаяся в сложном положении страна, рассчитывающая на ЕС, может ожидать только программы жесткого "затягивания поясов", которую ей с тем же успехом мог бы предписать МВФ. Гарантий социального благополучия членство в ЕС не дает. Это, кстати, было одной из причин, повлиявших на выбор британцев в пользу Брекзита: многие из них разочаровались в ЕС именно из-за того, что произошло с Грецией, "униженной и подчиненной Брюсселем". Иллюзии на счет солидарности внутри ЕС, если они и были, оказались разрушены.
Волна беженцев, захлестнувшая в 2015 году Европу, породила раскол между сторонниками открытых и закрытых границ внутри Евросоюза. Причем вторая группа оказалась более многочисленной, чем можно было ожидать. К сторонникам закрытых границ и противникам либерального подхода к беженцам следует отнести Великобританию, Австрию, Польшу, Венгрию, Чехию, Словакию, а также Италию, которая позже присоединилась к ним. "Столкновение с будущим" в лице миллионного потока мигрантов с Ближнего Востока и из Северной Африки привело к ослаблению позиций традиционных правящих партий, прежде всего в Германии, где ХДС потеряла примерно четверть обычно голосующих за нее граждан, а СДПГ впервые за послевоенный период скатилась до уровня второстепенной партии. В то же самое время усилились правоконсервативные партии, типа Лиги Севера в Италии, Национального фронта во Франции и Альтернативы для Германии в ФРГ. Резко снизилось доверие к властям. Эти процессы привели к глубоким пертурбациям: в ряде стран - например, во Франции - рухнули традиционные двухпартийные системы, обеспечивавшие политическую стабильность в этих государствах.
Брекзит. Какую бы хорошую мину ни делали в Брюсселе, утверждая, будто уход Великобритании лишь сплотил Евросоюз, решение граждан Великобритании все же стало большим потрясением для идеи "единой Европы". Уход Великобритании нанес если не смертельный, то очень мощный удар по замыслам превращения Европы в единую федерацию с общим президентом, министром иностранных дел и т.п. И ЕС никак не может оправиться от этого потрясения. Потеря столь крупного игрока, как Великобритания, казалось, дало новые возможности для слаженного функционирования франко-германского тандема, которому больше не мешают капризы и особые позиции Лондона. Однако этого не произошло, а случилось обратное. Отныне Меркель и Макрон бесконечно выясняют между собой отношения: Меркель усматривает в обновленческих проектах Макрона опасность для "европейского единства", а Макрон негодует, что любые его предложения с целью модернизировать ЕС и подготовить его к нарастающим глобальным вызовам встречают лишь молчание или даже обструкцию со стороны Германии.
Наконец, санкции против России лишили Брюссель возможности вести широкий стратегический диалог с Москвой, что ограничило внешнеполитические возможности самого Евросоюза. С одной стороны, ЕС столкнулся с гипер-эгоизмом администрации Трампа с его лозунгом "Америка прежде всего", а с другой - лишил себя потенциала взаимодействия с Россией. В результате ЕС фактически не участвует в решении главных региональных кризисов: сирийского, иранского, корейского, и стал "великим отсутствующим" на Большом Среднем Востоке, где роль первых скрипок исполняют Россия, Турция, Саудовская Аравия, Иран и, хотя и в меньшей степени, чем прежде, Соединенные Штаты.
Разумеется, через "нормандский процесс" ЕС опосредованно участвует в попытках разрешения кризиса на востоке Украины, но не в собственном качестве, а через Францию и Германию. Так что и здесь Евросоюз не выступает как самостоятельная внешнеполитическая единица. А там, где выступает, ему трудно похвастаться результатами. Робкие попытки удержать за рукав рвущегося в бой с Ираном Трампа ни к чему не привели. Заявив о своем несогласии с Трампом, лидеры ЕС тем не менее понуро подстроились под США. Да и Украина, чей окончательный переход в западный стан так бурно отмечали в Брюсселе и других европейских столицах, не стала историей успеха. С политической точки зрения инвестиции в Украину оказались весьма сомнительными. С одной стороны, ЕС вроде бы приобрел союзника : расширилась зона евроассоциации, а украинское руководство не устает заявлять о своем стремлении вступить в ЕС и НАТО. Но, с другой, даже если все это греет души брюссельских бюрократов, сама по себе Украина - с ее бедностью, коррупцией, территориальными конфликтами и хилыми перспективами - не является приобретением. И не случайно практически никто в Евросоюзе не хочет принимать такую проблемную страну в свои ряды. Ни Берлин, ни Париж, ни Рим не хотят видеть Украину и в НАТО, как бы она ни набивалась в члены альянса.
Более того: из-за Украины страны ЕС ввели санкции против России, которые превратились для некоторых из них в подлинное экономическое проклятие. Товарооборот между ЕС и Россией рухнул с 420 млрд долларов в 2013 году до 212 млрд в 2017-м, инвестиции сошли на нет, крупные проекты были заморожены. Сейчас товарооборот постепенно восстанавливается (он составил 278 млрд в 2019 г), но это не компенсирует уже понесенный странами ЕС потери и особенно будущие. Никакой компенсации за этот ущерб "приобретение" Украины дать не могло. Европейцы оказались в данном случае заложниками порочно расставленных приоритетов. Как и США в начале 1990-х, так и Евросоюз в середине 2010-х подвела избыточная самоуверенность. Такая самоуверенность парализует разум, на его место приходит идеологический экстаз, а он вызывает сон разума, порождающий чудовищ. В случае с ЕС трудно представить себе более иррациональную политику, чем была выбрана по отношению к России в 2014-15 годах. ЕС фактически обменял те выгоды - и экономические, и политические, которые давало ему партнерство с Россией, на поддержку одержимого националистическим угаром руководства Украины, которая еще не скоро расстанется с клеймом "черной дыры" Европы.
Не случайно у мыслящих европейцев все это вызывает откровенное недовольство. На днях бывший канцлер ФРГ Герхард Шредер призвал отменить санкции против России в условиях пандемии, поскольку российский рынок может помочь восстановлению экономики стран Евросоюза. Прогнозы здесь неутешительные: ЕС находится перед перспективой 5-8-процентного падения ВВП и длительной рецессии. Но, судя по реакции политических европейских элит, они намерены упорствовать в своем конфликте с Россией. Расплачиваться за это, естественно, будут не они, а рядовые граждане.
При этом, похоже, в Евросоюзе нацелены на то, чтобы и дальше идти по чисто инерционному сценарию: вяло конфликтовать с Россией из-за Украины (без надежды на успех); ждать выборов в США, надеясь на победу Байдена, который все "сделает, как прежде" ( а он не сделает - поезд американского эгоизма будет и впредь отдаляться от Европы); и рассчитывать, что все как-то наладится само собой. Не наладится.
"И Меркель, и Макрон достаточно хорошо знают Трампа, чтобы понимать: Европе пора брать свою политику в собственные руки, - пишет британский обозреватель Филип Стивенс. - …Поскольку США отошли от Европы, ЕС пора развивать собственную внешнюю и оборонную политику". Но никаких признаков этого не видно. И когда Эмманюэль Макрон сделал свое нашумевшее заявление о "смерти мозга НАТО", он не имел ввиду, что альянс впал в кому. Он лишь хотел сказать, что и в НАТО, и в ЕС перестали думать о будущем, о месте Европы в завтрашнем мире, а лишь плывут по течению, ничего не предпринимая и ничего не желая менять. С такой политикой Евросоюз крупным мировым игроком не станет.
Пандемия коронавируса будет способствовать дальнейшей фрагментации Европы и нарастанию противоречий внутри ЕС при инерционном курсе его лидеров. Говорить о новом проекте "единой Европы" в этих условиях невозможно - удержать бы то, что есть. Граждане Италии, Испании и ряда других стран возмущены, что их ближайшие союзники по ЕС не только не пришли им на помощь во время пандемии, но и де-факто провозгласили принцип "сами за себя". Италия билась с коронавирусом в одиночку - из Брюсселя лишь бесстрастно наблюдали за этим. А зашевелились там только тогда, когда пик эпидемии был пройден.
Таким образом, пандемия еще более усилит тенденцию к вялому геополитическому дрейфу в фарватере США, который стал характерным для ЕС даже в условиях откровенно антиевропейской линии Дональда Трампа. Никакой самостоятельности от Евросоюза на Ближнем Востоке, в Сирии, по отношению к Ирану ждать не следует. Ареал его активности будет ограничен Европой и попытками усиления влияния на страны Восточного партнерства - Белоруссию, Армению, возможно, Казахстан. Хотя Европа остается важнейшим континентом с точки зрения мировой политики, пассивность ЕС на глобальном уровне и внутренняя фрагментация не позволят ему выработать координированную политику, способную вывести ЕС, несмотря на его экономический вес, в политические лидеры современного мира.
Потребность в сильном государстве
В пост-коронавирусном мире неизбежно усилится - и будет востребована - роль государства. Именно государство, тысячи раз ошельмованное и заклейменное либералами как источник чуть ли не всех бед индивида, вернется на авансцену как единственный фактор, способный сражаться с новыми угрозами - как отдельному индивиду, так и человечеству в целом.
"The state is the enemy" - "государство это враг". Эту формулу долгие годы вдалбливали в головы легковерным потребителям адепты рейганомики и тэтчеризма. Их задачей было уничтожить национальные границы, избавить транснациональные корпорации от госконтроля и всякого рода ограничений, раскрыть ворота перед тотальной свободой предпринимательства с целью создания единого глобального рынка, а затем и глобализации всех сфер человеческой жизни. В европейском масштабе такую же цель ставили перед собой сторонники "единой Европы". Национальное государство, естественно, было помехой для этих далеко идущих замыслов. Поэтому его надо было ослабить, максимально лишить экономической роли, передать ее в руки так называемого "свободного рынка" (эвфемизм для обозначения господства ТНК), провести "дерегуляцию" всех сфер человеческой жизни, а государству оставить лишь функцию отстраненного надсмотрщика (supervisor) над общественными и экономическими процессами.
С началом пандемии эта неолиберальная мантра рухнула. Подтвердилось, что есть несколько сфер, в которых ни одна страна не может обойтись без действенного и действующего государства. Это - обеспечение внешней безопасности, внутреннего правопорядка, здравоохранение и образование. Ленинское определение государства как аппарата насилия - примитивная формула, абсолютизирующая лишь одну - и далеко не главную функцию государства: насилие в отношении своих граждан. Это нужно было Ленину для противопоставления государства пролетариату и крестьянству, т.е. для подготовки захвата власти. Определение, данное государству Максом Вебером, недалеко ушло от ленинского: также завороженный функцией насилия, этот немецкий философ словно не видел других важнейших общественных функций государства. В условиях эпидемии государство, напротив, из "аппарата насилия" превращается в "аппарат спасения" граждан от угрозы, с которой по определению не способен справиться частый сектор и перед которой в ужасе замирает т.н. "давосский человек" с его культом индивидуализма, денег и либеральных ценностей.
Коронавирус резко изменил баланс между частным и государственным измерениями общественной жизни, причем даже в таких бастионах либеральной идеологии, как США и Западная Европа. "Содержание политического дискурса вне всяких сомнений сдвинулось в последние месяцы в пользу государства, - отмечает на страницах Financial Times ее комментатор Джанан Ганеш. - Мы проживаем репутационное возрождение того, что …еще недавно с презрением обличали как "административное государство".
"Нам сказали, что государство нужно упразднить. Что частное лучше общественного. Что государство - зло. Что больницы нужно закрыть по экономическим соображениям…, - пишет итальянский философ Диего Фузаро. - Однако одного вируса оказалось достаточно, чтобы продемонстрировать лживость неолиберализма".
(Кстати, перед лицом COVID-19 Италия физически ощутила на себе последствия неолиберальной политики жесткой экономии, навязанной ей Брюсселем: за последние 10 лет в стране было упразднено 70 тысяч койко-мест, а больничные расходы сокращены на 37 млрд. евро).
Именно государство способно обеспечить функционирование необходимой медицинской инфраструктуры и системы экспертных оценок, в сочетании с некоторыми принудительными мерами, включая введение карантина или чрезвычайной ситуации, с целью ограничить масштабы эпидемии, снизить до минимума число ее жертв и обеспечить условия для ее постепенного преодоления. В условиях пандемии чрезвычайная ситуация была введена в Италии, Испании, Германии, Франции, Чехии, Швейцарии и еще десяти странах Европы. Сделать это могло только государство.
Сдвиг в общественном восприятии государства сильно беспокоит сторонников либерального мирового порядка. Сначала "вторую жизнь", казалось, навеки отошедшим в прошлое национальным границам на европейском континенте дали потоки наводнивших его беженцев и мигрантов. Затем - Дональд Трамп, решивший выстроить непреодолимую стену на границе США и Мексики. А затем коронавирус сделал эти границы жизненно необходимыми: те страны, которые раньше других отгородились от соседей, например, Черногория, пострадали от эпидемии меньше всего.
Теоретики "либерального мирового порядка", например, Генри Киссинджер усматривают в возрождении государства угрозу для этого мирового порядка. " Пандемия вновь вызвала к жизни анахронизм - возрождение окруженного стенами города, в то время как благоденствие зависит от глобальной торговли и свободного движения людей", - написал недавно Киссинджер в американской газете The Wall Street Journal. Однако, скорее, пандемия скорректировала избыточное "увлечение" глобализмом в ущерб роли национального государства. Это увлечение имело мощную финансовую основу - интересы транснациональных корпораций. В результате западный мир зашел слишком далеко по пути свободы от государственных границ и свободы от защиты человека со стороны государства. Результаты налицо: первая пятерка стран по уровню смертности от COVID-19 - это, парадоксальным образом, ведущие страны Запада: США, Италия, Великобритания, Испания и Франция.
Конечно, борьба с коронавирусом и другими эпидемиями будущего (а они, несомненно, будут - есть прогнозы, что мир вступил в эпоху эпидемий), предполагает международные усилия и сотрудничество. Но вестись эта борьба будет в любом случае национальными государствами или под их жестким контролем. Только самые бездумные и безответственные политики согласятся поручить эту задачу таким спорным фигурам, как Билл Гейтс с их наднациональными корпорациями и наднациональными интересами.
Другой вопрос, что в новых условиях государство не может позволить себе быть малоподвижным и самодостаточным бюрократическим Левиафаном: граждане будут готовы отдать ему свое доверие только в том случае, если оно будет эффективным. Не демократичность или авторитарность, а эффективность и способность к действию становится главным критерием общественного восприятия роли и значения государства.
"Большой треугольник"
О возрастающей роли Китая сказано уже много. Именно Китай способен после пандемии сыграть ту роль по отношению к ряду регионов мира, которую сыграли США по отношению к разрушенной войной Европе после Второй мировой войны. Сегодня у США финансовых средств на новый план Маршалла нет, а у Китая - есть. И его влияние в мире будет только нарастать. Это не новая тенденция, но она будет усилена. Как настаивает сингапурский политолог, бывший представитель этой страны в ООН Кишори Мабубани, пандемия "ускорит те изменения, которые уже начались: речь идет об отходе от глобализации, ориентированной на США, и переходе к глобализации, ориентированной на Китай".
Сегодня ни Китай, ни Россия, ни Иран, ни Индия, ни Турция, ни многие другие страны мира не признают морального права США возглавить современный мир. Концепция "многополярного мира", напротив, обретает все больше сторонников. Но в его рамках все же выделяются три страны, от которых международная политика зависит более всего: вместо ушедшего в прошлое "однополюсного мира" на наших глазах возникает мир "трехполюсный". Недавно гонконгская газета South China Morning Post выразила мнение, что в посткоронавирусном мире главными игроками будут США, Россия и Китай. Отметим, что в этом неравнобедренном треугольнике две вершины - Россия и Китай - намного ближе друг к другу, чем к третьей в лице США. И это будет частично уравновешивать все еще сохраняющуюся превосходящую мощь США на ряде направлений (например, информационном или военно-технологическом).
Итак, растерявшие свою способность к единоличному мировому лидерству Соединенные Штаты, фрагментированная Европа, усилившийся Китай, закрепившаяся в "большом треугольнике" Россия - такими будут главные черты пост-коронавирусного мира, в котором национальные государства заметно увеличат свою роль и общественный вес. Глобальный мир не исчезнет, но станет во многом другим. Глобализм как всякая чрезмерная тенденция будет ограничен объективными потребностями обществ, лучше осознавших как позитивные, так и опасные стороны этой доктрины. Мы не простимся с глобальным миром, но он будет другим. И жить мы будем в нем иначе.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ".