Но, наверное, самые известные его проекты связаны с музеями. Это Еврейский музей в Берлине, Имперский военный музей в Манчестере, новое здание для Королевского музея провинции Онтарио в Торонто, Музей искусств в Денвере, США, Военно-исторический музей в Дрездене и, если говорить о недавних завершенных проектах, - здание частного Музея современного искусства в Вильнюсе.
Если вспомнить, что именно Даниэль Либескинд создавал пространство легендарной выставки "Москва - Берлин" в Берлине, то приглашение его в совместный проект Третьяковской галереи и Государственных художественных собраний Дрездена, Альбертинума "Мечты о свободе. Романтизм в Германии и России", выглядит продолжением традиции.
О том, почему он, словно Дедал, выстроил лабиринт в Новой Третьяковке, где для него границы компромисса и почему он воспринимает Малевича как архитектора, Даниэль Либескинд рассказал в интервью "РГ".
Мы живем в трудное время в прагматичном мире. Актуален ли, на ваш взгляд, романтизм сегодня?
Даниэль Либескинд: Поиск свободы, мечта о ней в современном мире заложены в эпоху романтизма. Возможно, XIX столетие - самое важное для нас. Этот век - ключ к тому, какими мы стали. Ключ к нам самим. Он соединил технологии, политику, нашу идентичность, открытие природы. Он создал фундамент современности.
Мистические пейзажи Каспара Фридриха, живопись Александра Иванова, работы Карла Маркса о революции появляются примерно в одно время. Каким образом, мы не совсем понимаем сегодня. Мы не понимаем, потому что мы результат той романтической эпохи. Мы все из нее вышли. Поэтому мечты о свободе романтиков так отзываются в нашем сердце. Думаю, люди откроют для себя очень много нового, когда придут на выставку. Она фиксирует очень важный момент.
А для вас были ли открытия на этой выставке?
Даниэль Либескинд: По крайней мере, одно для меня стало потрясением. Здесь я обнаружил, насколько близки русские и немецкие романтики, русские и немецкие мыслители. Если не смотреть на этикетки, непросто догадаться, русским или немецким художником написан тот или иной пейзаж. Каким-то таинственным образом их миры были очень близки по духу: идеи свободы и переживания схожи.
И, конечно, очень сильное впечатление оставляет центр лабиринта, где рядом сконцентрированы работы Карла Густава Каруса, Каспара Давида Фридриха и Александра Иванова, Алексея Венецианова. Для меня откровением оказалась перекличка мотивов, тем, сюжетов в их живописи …
Романтики мечтали о свободе, безграничности пространства. Но для выставки вы создали лабиринт, в котором надо искать выход. Чем обусловлено такое архитектурное решение?
Даниэль Либескинд: На мой взгляд, свобода отнюдь не широкий открытый проспект. Свобода - это борьба. И всегда ею была. И в наше время, и во времена романтизма. Свобода не то, что доступно легко. Ее нельзя купить. Напряжение, заложенное в архитектуре выставки, дает посетителю возможность выбора пути, шанс самому исследовать удивительное пространство экспозиции с ее темами и работами разных художников.
С моей точки зрения, нет противоречия между сложным комплексом лабиринта и его разрезами, дарующими чувство свободы. Оно позволяет доминировать над лабиринтом, в котором вы оказались.
Здание Новой Третьяковки на Крымском валу - модернистское здание, несущее память о конструктивизме начала ХХ века. Внутрь этого здания вы помещаете выставочное пространство, созданное в традициях деконструктивизма. Насколько это противопоставление важно для вас?
Даниэль Либескинд: Важно в том смысле, что мы живем в другую эру. Догма универсального конструктивизма, если так можно выразиться, превалировала в эпоху модернизма. Она во многом предопределила то, как мы сегодня видим пространство, движение, свет и залы музея. Вероятно, это неизбежный импульс - движение к контрастной противоположности в здании, проект которого был создан в середине ХХ века.
Вы не только архитектор, но и профессиональный музыкант. Гофман говорил, что музыка - самое романтическое из искусств, потому что имеет дело с бесконечностью. Но архитектура имеет дело с границами. Это искусство ограничений. Как вы справляетесь с этим противоречиями?
Даниэль Либескинд: В центре пересечения "разрезов" лабиринта вы увидите, что в конце проходов нет ни картин, ни скульптур. Там пустая стена. Это своего рода выход за границы выставки, если угодно - обещание продолжения. Иначе говоря, экспозиция обладает тем свойством музыкальности, которое Гофман связал с бесконечностью. Взгляд через разрезы в лабиринте - это взгляд, который не блокируется преградой.
Но, конечно, музыка очень важна. Любопытно, что мы очень хорошо знаем, музыку и литературу XIX века, как русскую, так и немецкую, но значительно хуже знакомы с живописью того времени. Мне хотелось бы открыть заново искусство того времени для зрителей. Показать важность русской живописи и картин немецких романтиков, показать, как много у них общего в мечте о свободе, в жажде понять реальность. Это важно не только для понимания прошлого, но и для сегодняшнего дня.
Вы как-то сказали, что архитектура - искусство компромисса. Где границы этого компромисса для вас? Это что такое свобода для вас?
Даниэль Либескинд: Если вы живете в демократическом обществе, вы должны идти на компромисс, потому что должны учитывать чужую точку зрения, не только свою. Это неизбежно. При создании архитектурного проекта, вообще чего-то значимого, должно быть ощущение целостности, единства проекта. И даже идя на компромисс, вы должны суметь сделать то, что считаете важным. Речь не о том, чтобы действовать, как персонаж в посредственной комедии положений. В этой несовершенной системе взаимовлияний разных мнений вы все равно несете ответственность - за создание проекта, который отвечает вашему замыслу.
Тут нет противоречия. Вы можете написать для себя музыкальное произведения, картину, стихотворение. Но в случае архитектуры вы имеете дело с публичным пространством. Даже если речь о частном доме, который виден с улицы. Поэтому изначально архитектура - политическое искусство. Греческое слово πολιτεία означает "права граждан". Архитектура - единственное искусство, которое является подлинно политическим, потому что оно основано на публичности. Поэтому оно фантастически интересное и сложное.
Для вас важны ощущения человека внутри пространства, которое вы выстраиваете. Каковы отношения между внутренним миром и внешним?
Даниэль Либескинд: Не думаю, что есть четкая линия раздела между внутренним и внешним миром. Мы не можем провести ее внутри нашей головы. Все связано - внутренний мир и внешний. Мы уже в мире. Это целостный мир. В этом мой подход как архитектора. Речь не о том, чтобы создать что-то для внутреннего или внешнего мира.
Вы создавали пространства для многих музеев… Что наиболее важно, на Ваш взгляд, для пространства музея и отношений музея, города, посетителей?
Даниэль Либескинд: Музеи очень важны, потому что глубинно они связаны с творчеством. Именно потому, что у людей есть потребность в творчестве, они хотят видеть, узнавать, понимать новое. Музеи дают такую возможность.
Но именно поэтому музей не сводится к общей формуле: все разложить по коробочкам и расставить их по разделам. Речь о том, чтобы соответствовать духу музея. Слово "музей" в греческом происходит от слова "музы". Мать муз - Мнемозина. Память - матерь муз. Для меня хороший музей тот, который хранит память об этой давней связи с музами. В пространстве архитектуры, в свете здания должно быть что-то, что вдохновляет посетителей увидеть мир заново как фантастически удивительное место, в котором нам дано жить.
Вы жили в трех разных странах - Польше, Германии, США. Вы чувствуете себя гражданином мира или для вас важно ощущение глубокой связи с традицией?
Даниэль Либескинд: Я не верю, что корни традиции - в почве, границах или крови. Мы принадлежим миру. Мы не выбираем, где нам родиться. В один прекрасный момент мы обнаруживаем себя в мире. И в этом красота мира. В этом смысле мы всегда в процессе перехода - из одного мира в другой. И - из одного места в другое. В этом движении пишется история человечества.
Мир - это дом. Вы можете найти его где угодно с другими людьми, разделяя любовь к семье, к месту, к будущему, к детям. Мы все здесь ограниченное время. Мы все путники. Мы не обладаем этим миром.
Корни - это мистическая вещь. Корни человечества скорее духовные. И будущее человечества, вероятно, нечто иное, нежели разделительные линии на контурной карте.
Конечно, мы испытываем глубокие чувства к месту, где родились. Я родился в Польше, польский был моим языком в детстве. И, конечно, я сохраняю к Польше привязанность. Вы рождаетесь и становитесь итальянцем, американцем, русским, немцем, поляком, евреем. Но, несмотря на все, что нас отличает друг от друга, люди связаны друг с другом. И, на мой взгляд, более важная вещь - солидарность с людьми во всем мире.
Если говорить о "гении места", то какие ассоциации у Вас связаны с Москвой?
Даниэль Либескинд: Москва - один из знаковых городов мира, интересный, запоминающийся, полный жизни и богатый традициями. Это не просто комплекс отдельных замечательных зданий, этот город - единая ткань истории. Лет десять назад, на короткое время оказавшись в Москве, я пошел смотреть иконы Рублева. Быть в Москве и не увидеть Рублева - это невозможно.
Этот город близок моему сердцу, потому что я люблю русскую музыку, искусство, литературу, русскую историю, которая при всей сложности, поразительна.
Чем вам интересна русская культура?
Даниэль Либескинд: С детства люблю Пушкина. Я даже купил полное собрание сочинений Пушкина на русском. Мои родители говорили по-русски. В детстве я мог неплохо читать по-русски. Даже сегодня я могу сравнивать переводы Пушкина на английский с русским текстом. "Евгений Онегин" - одно из любимых произведений.
В целом, русская литература, русская музыка, русская искусство и архитектура повлияли на меня очень основательно. Не думаю, что я был бы тем, кем я являюсь, если бы не был частью мира этой культуры.
Вы имеете в виду русскую архитектуру?
Даниэль Либескинд: Я считаю, что живописцы тоже могут быть архитекторами. Малевич, например. В России искусство, философия, архитектура всегда существовали в единой взаимосвязи. Они не были лишь отдельными дисциплинами. Все вместе они говорили о жизни. И в этом сила русской традиции - страсть к "живой жизни". На меня это оказало огромное влияние.