"Солдат отечественного кинематографа" рассказал о своем творческом пути
Себя он называет "солдатом отечественного кинематографа" и служит российскому экрану более 60 лет. В слове "солдат" - вся суть блистательного кинорежиссера, автора разобранных на цитаты экранных шедевров. Жить на Олимпе искусства - то есть в фокусе внимания миллионов людей - ему всегда удавалось без единого скандала, без помпы, позы и позолоты. Питерский интеллигент, родившийся в глухой амурской деревне, новым технологиям в киноиндустрии предпочитает настоящий жизненный опыт, без которого, по его мнению, современное кино выглядит плоским.
Страна у нас богата на ужасы
Мне было лет 5, и я, не спросившись у матери, бегал на берег Амура смотреть на ледоход. Помню эти необыкновенные глыбы, которые со страшным хрустом надвигались друг на дружку, и казалось, еще секунда - и они набросятся на меня. Как-то я подошел к самому краю берега и провалился под лед, в пустоту. Меня чудом заметили и еще большим чудом спасли. Вот так моя биография чуть не закончилась, едва успев начаться.
Мать меня не тронула пальцем, она была передовая советская учительница и воспитывала меня строго по канонам тогдашней педагогики.
Нас занесло в амурское село Мазаново благодаря моему деду по материнской линии, он служил на Дальнем Востоке в русско-японскую войну, и ему очень понравились те края. Так мы там и стали жить. Понимаете, в детстве совсем иные мерки жизни. То, что тогда казалось веселым и хорошим, сейчас вспоминается контурами полного ужаса, в котором мы тогда жили. С высоты моих без малого 90 лет многое из того времени кажется страшным, а тогда, в 30-е годы, многие трагедии принимались как что-то будничное.
Моя жена - блокадница. Всю Ленинградскую блокаду она прожила здесь, в будущем Санкт-Петербурге. И у меня такое ощущение, что я тоже прожил какую-то свою блокаду, но только там, на Амуре.
Я сын "врага народа", отца моего арестовали и расстреляли в Благовещенске. Расстреляли и нашего многодетного деда.
Спустя десятилетия моя дочь потратила колоссальные силы на установление горькой доли моего отца, она восстановила его последние дни с точностью до часа. Финал его жизни чудовищен по своей дикости и несправедливости, которую с ним чинили. Я даже говорить об этом не могу. Больно! Его, тихого и интеллигентного человека, не обидевшего в жизни даже мухи, мучили и терзали с невероятной жестокостью. После чего расстреляли без суда и следствия.
Когда отца забрали, у нас в семье навсегда поселилось ощущение неправды. Мы не могли понять: как из него получился враг народа?
Мать моя была истово верующим человеком. Истово! Тайно, но очень страстно молилась Богу. В церковь ей, советской учительнице, ходить было нельзя, поэтому она молилась дома. Когда не стало отца, она резко оборвала все, что у нее было связано с верой. "За что?" Этот безответный вопрос преследовал ее всю жизнь!
Если он велик, если он дух, если он может все, то почему он допустил эту высшую несправедливость? Эти материнские вопросы без ответа остались во мне навсегда. Почему? С этим "почему" она прожила всю 97-летнюю жизнь. Но к вере она вернуться так и не смогла. Ушла непримирившаяся, у нее в душе оборвалась какая-то очень тонкая и очень важная струна. Потому, когда сейчас свои религиозные убеждения демонстрируют публично, для меня это недосягаемо. Вчера я видел человека с комсомольским значком на груди, сегодня он уже в подряснике, и у меня невольно возникает ощущение горького недоверия и скепсиса.
Атеистом я себя назвать не могу из-за перестраховки. Многие из нас живут с таким сознанием, но как только это начинает формулироваться во что-то, то сразу начинает рассыпаться и превращаться в некий обряд. У меня всегда бывает ощущение неловкости, когда вижу, как люди лихо вклеиваются в обрядную часть веры.
Радости детства? Одна из радостей, которая запомнилась - мороженое! Его продавали китайцы. Да как продавали! Они мороженое укутывали в вафли, на которых вытисняли наши имена. Это был полный восторг!
Я был активным крутильщиком кино
Самой большой радостью моей пацанячьей жизни было кино. Тогда в Благовещенске было два кинотеатра. Это были нэповские времена, поэтому один назывался буржуазно "Мираж", а другой более пролетарски - "Гигант". В "Мираже" часто показывали немое кино о любви, на которое меня не пускали категорически. Дозволялось бывать только в "Гиганте", смотреть советские фильмы про героев, но без любви.
Следователь, который вел дело отца, посоветовал нам уехать с Дальнего Востока. Он сказал, что его осудили на 10 лет без права переписки. И моя святая мама решила уехать в Сибирь и там ждать его все эти 10 лет. И мы уехали не куда-нибудь, а в Ханты-Мансийск.
Когда началась война, я впервые прикоснулся к кино. Тогда кинопередвижка объезжала самые отдаленные деревни. Электричества же не было, и мы, пацаны, крутили динамо-машину, которая давала ток для кино. За это нас бесплатно пускали смотреть картины, я был одним из самых активных крутильщиков. Это было настоящее волшебство: крутишь ручку динамо и видишь, как мятая, порой не очень чистая тряпка оживала, становясь самым настоящим экраном, и как оживали люди от всего того, что происходило в фильме.
В разгар войны я был подростком и смотрел на кино как на работу, мне казалось, я обязательно должен быть сопричастным к этому волшебству. Кино для меня так и осталось чудом, магией, я так до конца и не смог понять, что это за такое.
Когда заумные критики начинают разбирать кино и порой препарировать его до каких-то только им ведомым молекул, я не понимаю зачем. Вернее, так и не научился понимать их заумность. Для меня одна мерка в кино: смеются люди или плачут. Сопереживают или остаются безучастными. Достал я до этой струны - значит, во мне что-то есть, не достал - значит, этого "чего-то" во мне нет. По-другому не бывает. Все остальное для киноведов. Может быть, это и плохо для профессионального режиссера, но у меня типично зрительское отношение к кино.
"Белый лист" души
У меня была идиотская убежденность в том, что я должен поступить во ВГИК и что я туда обязательно поступлю. Наверное, от большого и глубокого незнания жизни. Поступил совершенно случайно. Приехал в Москву из "сибирских руд", многие в институте обратили внимание на мой "чистый лист", который у меня тогда был вместо души. В то время у Эйзенштейна была идея "чистого листа", он говорил, что устал от нафаршированных сомнительными знаниями студентов. Я был идеальным "листом", потому что решительно ничего не знал, у меня не было и малейшего представления о московской жизни и профессии режиссера.
Режиссер Сергей Юткевич тогда набирал курс, и я пробился к нему на собеседование. Помню, он попросил меня рассказать о каком-нибудь фильме, а поскольку я много лет работал "динамо-машиной", то множество фильмов знал просто наизусть. Я ему рассказал от корки до корки один из его фильмов времен войны, и он был просто сражен этим. Помню, он растерянно спрашивал меня: "И вы там, в сибирской глуши, показывали мою картину?" Он был просто потрясен и, думаю, только поэтому и взял меня к себе на курс.
Тогда еще во ВГИКе витало в воздухе ощущение непохожести и осязаемого противоречия. В чем это выражалось? Понимаете, рядом гремели признания в преданности власти и сверкали полные коммунистической поддержки фильмы. Эйзенштейн же был человеком ироничным и легким, он нам преподавал монтаж. С нами он разговаривал весело-иронично, всегда старался поставить нас в тупик, чтобы мы из него потом выбирались.
Когда я поступал во ВГИК, это был послевоенный, разоренный войной 1947 год. Тогда поступало много фронтовиков. Курс там был очень взрослым, я был 17-летним желторотиком. Я помню Сергея Бондарчука, Володю Басова, Пашу Чухрая, они не умели носить гражданскую одежду, ходили в гимнастерках и ко мне относились как к пацану. По-отцовски, покровительственно. На меня производило большое впечатление то, как они общались между собой. Это были отношения людей, которые прошли мясорубку войны, с иными человеческими и мужскими ценностями.
Так что я закончил практически два института: один - колоссальных человеческих ценностей, другой - кинематографический. Владимир Басов и Павел Чухрай были моими однокурсниками. В них тогда уже чувствовался особый жизненный опыт. Главное, к ним окружающие относились по-другому, а когда к человеку относятся иначе, то и ты начинаешь задумываться: а почему? Они прекрасно знали жизнь и щедро делились ею с нами.
Несмотря на медные трубы
Эльдар Рязанов учился в мое время. С ним мы общались всю жизнь, практически до самого его последнего вздоха. Я помню тот день, когда он показывал свою первую учебную режиссерскую работу. У него был маленький документальный фильмик о путевом обходчике. Это был такой миленький фильм.
Эльдара просто заставили работать в художественном кино, он был режиссер-документалист. Сейчас думаю: как хорошо, что его заставили.
Рязанов для меня всегда был хорошим товарищем, человеком бесконечно открытым и с колоссальным чувством юмора. Добрым он был, и никакая оглушительная слава его не испортила. Вообще если человек рожден на этот свет Человеком, то он им и останется, несмотря ни на какие "медные трубы". А родился с червинкой, это тоже ничем не исправить.
Я тоже начинал как режиссер документального кино и много мотался по стране, снимая картины о зоотехниках и кукурузе. В документальном кино, кстати, как и в журналистике, все делаешь сам - сталкиваешься с гигантским количеством людей и ситуаций и проходишь колоссальную школу. Я десять лет работал режиссером документального кино и каждую ямку жизни пересчитал своим копчиком. Этой жизненной школе безмерно благодарен. Там узнаешь так необходимую для режиссера изнанку жизни, а без нее правдивого полотна не сделаешь.
Благодаря этому багажу я стал понимать, что нужно снимать в художественном кино, а что не нужно. Ни в одном учебнике это не написано. Ни в одном! Не будь у меня этих университетов, я никогда не смог бы снять фильм "Здравствуй и прощай". Кстати, я его очень люблю, от этой картины исходит какое-то тепло, а есть фильмы, которые получились без тепла. И не объяснишь почему.
Я не понимаю, когда режиссер объявляет себя полным хозяином на площадке, требуя беспрекословного подчинения. Я всегда старался, чтобы каждый человек, работающий со мной в картине, чувствовал себя хозяином на своем месте. Да, последнее слово за мной, это понятно, но я не диктатор. Кстати, с Рязановым мы были в этом похожи.
Если ты добился того, что каждый человек твоей киногруппы - талантливый и не очень - ощущает себя шестеренкой и винтиком общего дела, то успех будет. Если ты начальник, а все дураки, то толку не будет никогда. Понимаете, в атмосфере агрессии и конфликта ничто никогда не родится хорошего и доброго.
Жизнь - вечная ревность
Актерская природа очень конкурентная и эгоистичная, режиссер должен максимально развести все эго, максимально все сгладить и сделать все, чтобы таланты и эгоизмы могли сосуществовать во имя одного дела, имя которому - кино.
У меня никогда не было конфликта с актерами, никогда. Были моменты притирания, которые очень часто заканчивались взаимным доверием, а бывало, что один раз с артистом отработал и понимал, что больше я его не приглашу никогда. Но чаще случалось наоборот, например, снял в одной картине Светлану Крючкову. Потом уже думал, а где мне еще занять Свету? Потому что она умеет то, что не умеет другой артист.
Мой Олег Ефремов был замечательным человеком. У нас с ним сложилась настоящая дружба. Помню, он снялся в роли генерала, и сделал это блистательно, я посмотрел и… предложил роль пьяницы. Олег тут же согласился. И позже, задумывая новую работу, я всегда прикидывал: а где здесь будет сниматься Олег?
Когда Ефремов должен был играть роль в картине "Луной был полон сад", он был уже тяжело болен, но у него не было чувства неотвратимости. Он мне звонил из больницы и просил не спешить со съемками, я не спешил, ждал его. Но из больницы он так и не вышел.
Также с первого раза у меня сложились очень хорошие отношения с Наташей Гундаревой. Мы с ней хорошо работали. Потом она пошла по киноконвейеру. Честно скажу, меня это огорчало, она стала тиражировать свой талант. Вернее, не талант, а талантище! Мне всегда казалось и кажется, что Наташа не имела права это делать. Но я ее прекрасно понимаю, это все называется емким словом - жизнь. Нужно было зарабатывать, помогать маме, Наташа была главной кормилицей. Она мне всегда говорила: "Мой первенький", ее первая заметная роль в кино была в моей картине "Здравствуй и прощай".
Сукины ли дети актеры? Если шутя-любя-нарошно, то да. Существует вечная ревность, и никуда от нее не денешься. Ревность - это часть актерского существа. Причем неотъемлемая часть. Но, слава богу, зависть - не заглавная штука в жизни. Если бы это было так, то жизнь была бы просто ужасна. Должна быть известная наивность в извечном человеческом заявлении "я лучше всех". Главная сила должна быть в наивности, а не в изворотливости и продуманном до мелочей продвижении. Вот когда во взрослом есть немножко детскости - это просто замечательно. Счастье, когда жизнь не выжигает в человеке эту самую детскость.
Скажи об этом завтра
Моя жизнь подходит к 90 годам, а я не могу сделать такое ответственное заявление, что я ее до конца понимаю. Понимаете, возраст, хочешь ты того или нет, искажает мировосприятие. Физика - суровая штука. Очень суровая.
Я пытаюсь следить за жизнью и понимать ее, но не всегда это удается. Раньше получалось значительно лучше. Знаете, я так и не научился с первого раза понимать, когда человек врет, а когда он говорит правду. В человеке часто бывает чудовищное нагромождение всякого и разного. Что от всего этого хочется и прощать, и обижаться, и сочувствовать.
К сожалению, у меня есть в жизни люди, которым я при встрече не подам руки. Я так и не смог понять природу подлости, не могу, когда появляется что-то поперек нормального отношения с людьми. Вообще я к жизни отношусь с иронией, так легче жить.
Интеллигенция и власть всегда должны саркастически смотреть и относиться друг к другу, это норма. Несколько картин в моей жизни угрохали и закрыли. Что я при этом должен был делать? Вечно страдать и ненавидеть? Боже сохрани! Я все равно скажу, что я думаю, по-другому, в другом месте, но скажу.
Искусство так и должно жить: всегда говорить то, что оно думает. Не дали сказать сегодня и в такой форме, скажи об этом завтра и другими словами. Но скажи.
Моя картина "Мама вышла замуж" восемь лет лежала на полке, до самой перестройки. Что мне было делать? Превратиться за эти восемь лет в язвенника и озлобыша?!
Профессия у меня такая. Я часто говорю то, что противоречит общему мнению. Это нужно понимать, и к этому нужно относиться соответствующим образом. Никакой я не страдалец, это просто моя работа. Никогда не страдал и не геройствовал от каких-то противодействий власти. Всегда понимал этот ход жизни.
Звание народный артист России? Сейчас это уже немножко смешно. Попробуйте найти артиста, который не народный?! В этом появилось много казенного. Главное - имя. Есть оно или нет.
Из всех наград и регалий мне очень дорог знак "За заслуги перед Санкт-Петербургом". Меня, приехавшего в этот город бог весть откуда, заметили и отметили.
Для меня этот город, конечно, Питер, а не Ленинград. Помню, когда впервые я увидел в метро табличку "Ленинградский ордена Ленина метрополитен имени Ленина", у меня это вызвало улыбку. От уха до уха. В этом городе есть свой совершенно особый дух. Москва суетлива, а Питер нет. В нем есть некая холодная провинциальность, и он более спокойно относится ко многим вещам, за которые в Москве сражаются насмерть. Питер стал моим городом, я к нему привык, все самое лучшее в моей жизни случилось в этом городе.
Рука матери
Лет десять назад я возвращался в свое детство, был в Благовещенске и был в Мазаново. Я до сих пор зрительно помню свой дом, где я жил в Благовещенске, на улице Октябрьской. Окруженный журналистской толпой, я вошел во двор своего детства, он оказался очень маленьким, а когда-то он был для меня большим. Целый мир был в том дворе.
Я рассказал изумленным жильцам, что мы тут когда-то жили. Одна женщина неожиданно сказала мне: "Обождите", и ушла. Через несколько минут она вернулась с домовой книгой. И на 1936 годе рукой моей матери написано: "Мельникова Августа Даниловна, Мельников Вячеслав Владимирович и ребенок Витя". Я, когда увидел материнские строчки в той книге, был просто потрясен и не мог проронить слова. Это было очень трогательно. Мама тогда была еще жива, и я по возвращении домой сразу ей все рассказал. Она была изумлена.
Всю мою семью создала одна женщина - моя мама. Я у нее был один, и она у меня была тоже одна. Этим все сказано. Сегодня мои дети, внуки помнят многие ее слова, привычки, выражения, поучения. Она была талантливая мать. Мы с ней друг друга никогда не огорчали.
Есть ли там что-то за чертой? Часто в свои годы думаю об этом. Но никто не может даже представить, что там за чертой. Тайна. Я знал многих стариков, которые деловито и серьезно готовились к смерти, много говорили на эту тему, обсуждали, откладывали денежки, узелок с одеждой собирали "на смерть". Проветривали ее, на солнышке сушили. Поэтому стараюсь относиться к этому философски. Есть жизнь, и есть смерть. Любая жизнь заканчивается смертью. И от этого никуда не денешься.
Не поверите, но я все еще хочу работать, заниматься режиссурой. Трудно физически. Можно поспорить с вами, но не с годами. Время от времени я продолжаю заниматься литературно-сценарными делами. Просто по потребности. Для меня сценарное дело очень важно, я по сей день так и не понял, где заканчивается литература, а где начинается режиссура. Это все единый организм. Ни один сценарий моих картин не прошел без моего участия, и не имеет значения, зовусь ли я при этом сценаристом или не зовусь.
А к правде мы еще вернемся
Я храню хлопушки практически со всех своих картин, это памятные вехи. Есть картины, которые я не считаю удачными и стараюсь их не смотреть, себя не огорчаю. А удачные картины могу смотреть и пересматривать.
Помню, в советское время были совершенно поразительные процедуры принятия фильмов, тогда всегда не хватало "роли партии". В Питере было право у партийного руководства самостоятельно принимать картину, в Смольном собиралась комиссия, в которую входили специалисты всех областей. Металлурги, кондитеры, швеи, начальники локомотивных депо, и все они со знанием дела принимали фильм. И каждому пекарю из комиссии казалось, что про его тесто сказано мало. Это был настоящий ужас.
Приходилось порой хитрить и обманывать. Многие в тех комиссиях были людьми нормальными и умными, они порой даже подсказывали, как их обмануть. Одни врали, а другие делали вид, что верят. Вот так и жили.
Семейный союз? За него еще одно отдельное спасибо моей матери, она воспитала меня честным человеком, не предателем. Я со своей женой живу шестьдесят лет и до сих пор не могу понять, как это все получилось и случилось так, что кажется одним днем.
Сегодня мало снимается кино о деревне, настоящего, корневого, правдивого. Если и снимают, то какой-то плоский лубок, от которого одно недоумение. Потому что нет таких режиссеров, которые знали бы правду этой жизни. Кто из них хлебнул или чего-то пережил. А пока по земле голыми пятками не пройдешь, жизнь не узнаешь.
Мы сами угробили свое кино, когда заявили, что оно должно быть обязательно прибыльным. Развалили всю сложную систему кинопроката, сегодня киношник не понимает, кто он. Купец или художник? А когда отдан приказ, чтобы кино было прибыльным, то стали делать черт знает что и соревноваться не в мастерстве, а в прибыли.
Сегодня телевидение очень много развращает и видоизменяет наше представление о кино и жизни. Развращает своим упрощением и вечным желанием понравиться. Чтобы вас рассмешить, я покажу задницу, вы только хлопайте. В советское время было много чудовищного ханжества, сейчас много иного лицемерия, противоположного. Грубого и безмерно разрушительного.
Сегодня в кино много эффектных форм, а нет главного: нутра нет, и правды очень мало. Культура всегда будет конфликтна, в этом ее роль, задача и зерно. Она должна быть конфликтна своей глубиной и правдой, а не кричащим глянцем и словесными пустотами. А к правде мы вернемся. Обязательно! Нас жизнь заставит рассказывать правду. Пройдем через лабиринты пустых ток-шоу, набьем шишки до крови, только тогда научимся. Понимаете, лучший учитель - жизненный опыт. Берет дорого, но учит крепко.