- Иногда издателю надо сойти с ума
- и печатать, например, одни письма,
- и потом окажется, что он делал самое
- важное в литературе дело.
(Из письма В. Курбатова В. Распутину)
Издатель Сергей Биговчий так и поступил: "сошел с ума" и выпустил книгу* переписки Валентина Распутина и Валентина Курбатова.
Валентин Яковлевич Курбатов сам подготовил книгу к печати и успел написать к ней предисловие. Он ушел весной этого года, в марте - как за шесть лет до этого в первые вешние дни ушел Валентин Григорьевич Распутин.
Книга их писем, охватывающая сорок лет переписки, - теперь это и завещание, и послание.
Но ничего пафосного, рассчитанного на потомков в письмах нет. Есть повседневность - то горестная, то радостная. Есть дружба - испытываемая бурями и подводными камнями.
Открываю книгу и ловлю себя на том, что с каким-то совсем новым чувством вглядываюсь я в переписку двух дорогих мне людей.
Так, наверное, обломленные ураганом и упавшие на землю ветки дерева чувствуют свои корни. Вот они, корни, рядом, да с ними уже не срастись.
Те живительные смыслы, которые мы успели получить от Валентина Распутина и Валентина Курбатова, - с тем уже и останемся.
В минувшие два года мироздание пошатнулось резко и, похоже, необратимо. Пристальнее и грустнее мы смотрим друг на друга и на себя самих. Оглядываемся по инерции в поисках чего-то яркого и легкого, а про себя понимаем, что надо искать и набираться мужества.
Вот и книга писем Курбатова и Распутина была бы недавно просто перепиской двух литераторов, быть может, только литераторам и любопытная. Сейчас же в этих письмах нам светит полнота того, что Юрий Казаков называл нравственным объятием.
Это то, о чем мы сегодня тоскуем больше всего, - полнота братского сочувствия. Обмен не только мыслями, но и мужеством, и счастьем, и улыбкой...
Как улыбнулась мне жизнь, когда четверть века назад я встретил Валентина Яковлевича, а вскоре и Валентина Григорьевича.
Когда виделся с Распутиным, то смущался и даже немного страшился его погруженности во что-то свое, бездонно глубокое.
Беседуя с Курбатовым, всегда смущался другому - тому, как вырастал в собственных глазах, как легко вдруг начинали виться и слетать с языка мысли.
"Рядом с ним самые глупые обретают немного ума, а в наименее думающих иногда рождается мысль..." Так в ХIХ веке говорили о Тютчеве, но это в полной мере относится к Валентину Курбатову. Устное слово было ему столь послушно, что каждое его выступление можно было слушать как симфоническую музыку.
С Распутиным хотелось молчать, с Курбатовым - неумолчно беседовать.
Нынешняя эпоха общечеловеческого карантина была бы принята Валентином Распутиным со смирением. Одиночество его не тяготило.
А для Валентина Яковлевича не было ничего страшнее самоизоляции, особенно той, что не добровольный выбор, а полицейское предписание.
Как тяжело переносил Курбатов тот морок, что навалился с клятой пандемией! Слишком любил он дорогу, ветер в приоткрытое окошко поезда, новые лица, разговоры с умными людьми, которых Валентин Яковлевич находил и в глухой деревне, и в зале ожидания, и на енисейской пристани...
А Валентин Григорьевич к концу жизни пришел к убеждению, что истина рождается вовсе не в споре, не в беседах до утра, а в затворенной от всех избушке на берегу Байкала. Почти в каждом письме он твердит: "...прячусь от всех..."
Валентин Яковлевич глубоко понимал друга. "Какое, наверное, прекрасное и полное молчание привез ты с собой с Афона", - писал он Валентину Григорьевичу. Но сам-то при этом страшился всякой паузы в общении, видя в ней предвестие вечной разлуки.
Когда Распутину отказало зрение и он не мог отвечать на письма, Курбатов писал старому товарищу еще чаще, чем раньше; и письма эти оставались диалогом, там два дыхания.
Как хорошо, что выходит их общая книга - книга на два голоса. Ведь если бы не письма, то трудно представить, как могли дружить эти два Валентина, явившиеся на свет в канун Великой Отечественной войны.
Один - замкнутый, настороженный и неторопливый, будто родившийся сразу мудрецом.
Другой - быстрый и смешливый, распахнутый настежь, готовый обнять и первого встречного, и весь мир.
Вот и в литературе их соседство кажется абсолютно неравноценным. Мощные, как скалы над Ангарой, повести Распутина. А рядом - текучие, изящные, расшитые, как цветами, полузабытым летописным слогом предисловия и статьи Курбатова.
Сейчас очевидно, что главным жанром Валентина Яковлевича был эпистолярный. Первым это почувствовал еще двадцать лет назад издатель Геннадий Сапронов, выпустив в свет переписку Курбатова с Виктором Астафьевым. Впервые в электронном ХХI веке книга писем (она называлась "Крест бесконечный") имела огромный успех, вышла тремя изданиями.
Как прав был Валентин Распутин, когда писал Курбатову 12 ноября 2006 года: "Я наконец-то догадываюсь, почему ты любишь письма: они твой художественный жанр, но не отъятый от земли, как у многих прозаиков, а засеянный в нее..."
Вполне владея компьютером и каждодневно пользуясь электронной почтой, Валентин Яковлевич оставался верен бумажному, написанному от руки письму.
Такое письмо само по себе - без всяких громких деклараций - верность русской словесности. В нем любовь, в нем тепло.
Валентин Яковлевич верил в то, что когда мы пишем от руки, мы тем самым просим Божьего благословения на написанное, ведь перо или шариковую ручку мы сжимаем тем самым троеперстием, которым крестимся.
Когда же наши пальцы игриво бегают по клавиатуре, они порой не то что Богу не служат, а и нам самим не очень-то подчиняются.
Не знаю, сколько лет понадобится, чтобы собрать воедино письма Валентина Яковлевича Курбатова, но верю, что такое собрание будет.
Тома полного собрания сочинений и писем Курбатова когда-нибудь оправдают нас в глазах потомков, которым от наших дней достанется изумительно бедное наследие. Все наши эсэмэски, воцапки с сердечками, фейсбучные посты и прочие электронные признания к тому времени давно растворятся в небытии.
Но вот останутся письма Курбатова и расскажут за нас то, что мы не сумели рассказать, распылив свою жизнь с помощью гаджетов. "Ну и гад же ты!" - так слово gadget переводил на русский язык Валентин Яковлевич.
Мне почему-то всегда хотелось прислониться к Валентину Яковлевичу. За его спиной было покойно, весело и тепло. Так ему когда-то было тепло за спиной деда, тихо молившегося под огоньком лампады в послевоенной чусовской землянке.
В один из самых трагических дней в жизни Распутина Курбатов пишет другу: "Дорогой Валентин! Не буду писать никаких слов. Просто обнимемся и продолжим жить. От боли жизни и лекарство одно - жизнь. Надо ухватываться за нее, потому что с нами живут и они - ушедшие..."
Из переписки Валентина Распутина с Валентином Курбатовым
Из предисловия Валентина Курбатова:
"Сейчас я вот гляжу на начало нашей переписки и со смятением вижу, что его письма ко мне есть, а моих к нему нет. Вначале думал от юношеской беспечности: великие, что ли? чего хранить-то?..
Но вот его-то письма есть. И теперь догадываюсь, что он-то для меня уже был великим, а он еще просто жадно работал "вперед" и отвечать отвечал, но чужих писем не хранил...
Это и объяснит теперь, почему его писем в первой части нашей переписки больше, чем моих..."
* * *
В. Распутин - В. Курбатову
20 марта 1983 г.
Подошла пора, когда не хочется никого ни в веру свою обращать, ни доказывать что-то (все одно без толку), а хочется исповедоваться и радоваться даже и сквозь муку и страдания. Люди грамотные поймут, а неграмотные все равно нас не читают и не слушают. Я часто вспоминаю слова Шукшина: "Тише было бы громче".
Надеюсь, что удастся где-нибудь на просторах России встретиться и поговорить. Я, правда, и говорун никакой, но хоть поддакивать буду.
* * *
В. Распутин - В. Курбатову
9 апреля 1986 г.
Не вели казнить, вели миловать. Виноват очень за молчание, но поверь, что нет в нем ничего такого, что имело бы отношение к тебе. Я виноват, только я....
Ничего не хочется, одно желание остаться одному.
...Я вспоминаю Алеся Адамовича, который не однажды говорил, что прежде Красной книги каждому народу надо составить Черную книгу своего национального характера с перечислением тех черт, от которых следовало бы излечиваться. Мы ведь привыкли уже, что мы самые лучшие да самые милые.
Куда ушла наша мессианская предназначенность? В водку, в демагогию, в самоубийство? или в Афганистан?..
* * *
В. Распутин - В. Курбатову
6 июня 1989 г.
Надеюсь, что к той поре, когда придет это письмецо, ты уже придешь в себя от всех праздников и демонстраций нашего российского могущества. Много грустного в этой демонстрации, много шоу и нашей общей неискренности. Но другими мы, кажется, и быть уже больше не можем.
Прости, что отбыл прежде главного дня. Устал еще раньше, хотя дело не только в усталости, тяжело стало переносить многолюдность и все, что делается на государственном уровне. Не то это время, чтобы побыть с Александром Сергеевичем. У могилы постоять и то не удалось, оттеснили, чуть не вытолкали.
Рев самолетов, надувные шары, парашютисты, а что было 6-го, и вообразить, наверное, нельзя, - это ли надо Пушкину и нам?
Пустой, конечно, вопрос, не умеем иначе. Но чувство стыда остается и от того, что говорил, и от того, что великий Мих. Козаков говорил. Перед Пушкиным мы все обнажились в беспомощности и пошлости. Вся Россия с малыми исключениями. Вот теперь и самое время читать его, в тишине, когда пену унесет отливом внимания.
...Лето будет трудным.
* * *
В. Распутин - В. Курбатову
5 ноября 1989 г.
Если и ты впал в уныние - дела вокруг, значит, действительно плохи. И если в монастыре не стало любви и братства - что же рассчитывать на них в миру! Да оттого и там нет, что не стало здесь, и, хотя идут туда лучшие, но идут, вероятно, чтобы найти спасение от мерзости и запустения.
...После Японии съездили мы с Володей Крупиным и Толей Заболоцким в Оптину... Днем солнце, ночью яркое звездное небо - словом, благодать, и душа должна бы найти утешение и праздник... Должна, но, должно быть, не для любого и каждого... Мало принять веру, надо, чтобы и вера приняла тебя.
* * *
В. Курбатов - В. Распутину
1 ноября 1993
...Никак не знал, куда тебе написать, но чувствую, что обстоятельства вот-вот позовут в Москву. Когда бы знать, что ты там, я бы даже и приехал. Слишком переменился мир, тысячелетие успело смениться досрочно, Россия успела сменить генетику и вот-вот родит из своих потемок какую-то неведомую нам державу с чужим языком и мыслью. Сейчас бы самое время на завалинке собраться всем деревенским сходом и рассудить - чего человеку делать. Не прохожему, не уличному человеку, а нам самим, каждому по отдельности и всем вместе.
Очень похоже, что никакой России может не остаться вовсе, а борьба за нее переносится из парламентов в человеческое сердце, в каждую отдельную душу. Какое-то партизанское существование, отсиживанье по лесам, во всяком случае сейчас, на период ближайшего ожидающего нас безумного правительства.
Надо просто сохранить человека, сберечь простое его сердце и живую душу. Никто, кроме культуры, этого не сделает. Никакой пример, кроме ее молчаливого спокойного сопротивления и стояния на своем, не поможет. Во всяком случае мне не видится ничего другого.
Иногда такое отчаяние охватывает и такой стыд, что хоть беги. Не за страну, не за правителей наших. Это уже как бы позор естественный. А за литературу. За то, что она втягивается в те же средства противостояния и оставляет читателей сиротой...
Ну ладно. Это у меня старая песня. Это я от одиночества брюзжу, от усталости. И оттого же к тебе напрашиваюсь на денек, чтобы душой подкрепиться.
* * *
В. Распутин - В. Курбатову
3 апреля 1994
Дорогой Валентин!
Едва ли я до Пасхи еще напишу, а потому позволь с тобой первым по-братски похристосоваться...
Я уже вторую неделю в Иркутске. Живу в основном на даче. Пока лежали снега, было хорошо - тихо, безлюдно и непроездно. Теперь стаяли и зашумело. Сегодня всю ночь ходила с криками под окнами пьяная молодежь, собирающаяся компаниями "отдохнуть" на природе, - и не дала спать.
С больной головы решил, дописав тебе письмо, поехать "отдохнуть" в город, запастись заодно едой, а уж потом возвращаться.
Почта тоже иссякает, осталась по большей части зарубежная, откуда вопрошают: почему ничего не делаете и даете погибнуть России? А я уже не знаю, нужно ли что-нибудь делать. Если что-то зреет и созреет, то само собой, по своим законам созревания. Видно только, что люди не хотят слушать авторитеты, теперь уже никакие. А талдычить без толку одно по одному уже и талдык отказывает.
* * *
В. Курбатов - В. Распутину
25 октября 2006
Дописываю книгу про тебя. Именно дописываю - прежнее, дивясь, как мало мы подвинулись к лучшему и как много к худшему. Совсем уж другой народ. Только старики еще и дотягивают прежние заветы. И то уж старики, которым к 80-ти и дальше. А 70-летние легко обгоняют себя и уж чуть не первые в новом времени, вроде белящихся и румянящихся старух, над которыми смеялся ХVIII век.
Незаметно выхожу из жизни, из общих забот. На звонки отвечаю бодро, но при этом никуда не выхожу. И звонки эти становятся всё реже. Да почаще бегаю в Михайловское, где запираюсь в "своей" баньке (малом домике, где меня никто не трогает)... Ничего нет слаще молчания в осеннем лесу. Да еще если под мелким дождиком.
Ангара уже, поди, холодна? И любимая моя березовая роща на излуке гола? И видно-то далеко, да от ненастья не радостно? Но зато как спасительна печь! Или ты уже оставил Ангару для Иркутска?..
* * *
В. Распутин - В. Курбатову
12 ноября 2006
Книгу-рукопись прочел... Но слишком ты меня возвышаешь, а даже когда я "проваливаюсь" в своем ремесле или совсем отхожу от него - и пожуришь, вроде и опустишь на полагающееся мне место, и опять пожалеешь, и опять находишь оправдания слабости. Ставишь рядом с классиками, а мне там не по себе.
* * *
В. Курбатов - В. Распутину
20 августа 2012
Так душа запросилась - хоть беги к тебе. Эх, посидели бы вечер за долгим разговором (моим) и поддакиванием (твоим). А, может, и вместе бы разговорились - жизнь-то вон какая позади.
Обнимаю.
*Каждый день сначала. Валентин Распутин и Валентин Курбатов: диалог длиною в сорок лет. Послесловие Д. Шеварова. Москва, "Красный пароход", 2021.