Дворцовая площадь остается в неприкосновенности
В статье А.И. Комеча "Триумф воли", напечатанной в "Российской газете", поднят целый ряд проблем, которые не могут не задевать каждого, кому дорога русская культура. Уничтожение памятников культуры в крупных городах, замена шедевров прошлого новоделами "под старину", разрушение самой градостроительной структуры исторических центров - все эти процессы действительно имеют место. К сожалению, однако, эти серьезные вопросы являются лишь преамбулой к изложению собственной оценки проекта реконструкции и реставрации восточного крыла Главного штаба К. Росси, переданного Эрмитажу. Причем автора статьи особенно беспокоит, что все это происходит в Санкт-Петербурге, как он пишет, "в культурной столице страны".
Если бы эта статья была подписана журналистом, я не счел бы необходимым вступать в полемику. Но пишет ученый, историк архитектуры, и мне как президенту Петербургского союза архитекторов, члену Ученого совета по охране культурного наследия Санкт-Петербурга и одному из официальных рецензентов этого проекта хотелось бы ответить коллеге по существу и со всей определенностью.
Это не Манеж
Как гражданин и как архитектор-профессионал я оскорблен, когда рядом, у стен Кремля, вижу реконструированную Манежную площадь. Меня, мягко говоря, удивляет утверждение, что подход, определивший вид Манежной площади в Москве, реализуется теперь на Дворцовой площади в Санкт-Петербурге.
Каждому, кто сколько-нибудь внимательно ознакомился с проектом, ясно, что Дворцовая площадь остается в неприкосновенности. В неприкосновенности остаются и само здание Главного штаба, его фасады, исторические интерьеры, его конструкции. Никаких новоделов, только одна научная реставрация. Реконструкция касается лишь служебных дворов-колодцев, многократно перестроенных как в царские, так и в советские времена. Служебные корпуса сооружались в разное время, имеют разные высоты, и их карнизы не совпадают. Регулярность, о которой пишет в своей статье А.И. Комеч, здесь просто отсутствует, и - что немаловажно - служебные дворы всегда, со времен Росси, не были видны снаружи и всегда были закрыты для всех, кроме служащих. Только после реализации проекта, когда эти дворы будут перекрыты, связаны в анфилады и открыты для публики, люди узнают, что скрывается за фасадом Главного штаба.
Невольно возникает вопрос: а насколько автор статьи знаком с тем, о чем он пишет с такой категоричностью, если Главный штаб он почему-то называет Генеральным штабом. Ведь смысл словосочетания "Главный штаб" совершенно иной. Так назвали здание напротив Зимнего дворца, в котором размещался управленческий аппарат империи - несколько министерств и ведомств, только одно из которых было военным. "Генеральный штаб" - детище советских времен, находится он в Москве, на Арбате, и автор этого здания не К. Росси, а М. В. Посохин.
Не "все, как у них"
А. И. Комеч настаивает на том, что в проекте проявляется общая нынче тенденция делать "все, как у них". Что касается перекрытия дворовых пространств, то оно зачастую является единственным резервом расширения старых музейных зданий-памятников, будь то Лувр, Британский музей, музей в Берлине или другие. В этом отношении в проекте действительно "все, как у них", как четыре колеса у "наших" и "их" автомобилей.
Автор статьи видит истоки проекта в неизжитых имперских амбициях, в том, что "грандиозность - наша национальная идея (императорская, генсековская, президентская)". Но, может быть, архитекторам-профессионалам уместнее искать аналогии не в политике, а в идеях, лежащих в основе творения самого Карла Росси. Вспомним его слова: "Размеры предлагаемого мной проекта превосходят те, которые римляне считали достаточными для своих памятников. Неужели побоимся сравниться мы с ними в великолепии?.."
Нет, не в египетских храмах (Карнак, Луксор) и не в глобалистских устремлениях, как это делает А. И. Комеч, надо искать истоки проекта реставрации и реконструкции восточного крыла Главного штаба, а в петербургской традиции.
Без преувеличения можно сказать, что этот проект является событием в архитектурной жизни Петербурга. Событием является и сама программа создания Большого Эрмитажа, и тот уровень архитектурных решений, которые являются ответом на эту программу. Проект пронизан большой любовью и к памятнику, и к городу. А все новое и нетривиальное в его архитектуре отмечено печатью генетического родства с Эрмитажем и Петербургом в целом. Это истинно петербургский проект. Он впечатляет своей высокой архитектурно-художественной и графической культурой, тщательно выполненными чертежами исторической части зданий и новых предложений, архитектурными рисунками старой академической школы, многие из которых имеют самостоятельную художественную ценность. Проект впечатляет всей той профессионально-художественной культурой, ослабление, если не исчезновение, которой вызывает сейчас такую тревогу и без которой невозможно представить себе какую-либо реконструкцию Эрмитажа.
Да и о грандиозности проекта можно говорить лишь в смысле архитектурных образов, а дворы и залы между ними, по современным понятиям, совсем не велики. Это минимум того, что нужно современному музею. И тут опять удивляет, почему в газете помещен рисунок одного из первых, "схематических", вариантов работы над проектом, в то время как автор статьи должен был поместить иллюстрацию последнего этапа этой работы.
Путь допустимых компромиссов
Известно, что исторический центр Петербурга включен ЮНЕСКО в число памятников, имеющих всемирно-культурное значение. Как удалось в пятимиллионном городе, при всевозрастающем давлении частного бизнеса и техногенных процессов практически полностью сохранить всю среду его исторического центра?
К чести КГИОПа и Ученого совета по охране культурного наследия Петербурга, у них хватило ответственности и воли пойти не по пути бумажных запретов, а по пути допустимых компромиссов. Это каждодневная, тяжелая, нервная работа. Но постепенно, за пять - семь лет, у нас в Петербурге создалась ситуация, когда профессиональные решения в области охраны памятников стали вырабатываться не в чиновничьих кабинетах, а в Совете по охране культурного наследия, при поддержке широкой общественности и власти. И с этими решениями вынуждены считаться все! Произошло то, что происходит нечасто, - частью власти стали профессионалы вкупе с общественностью! Сегодня если совет говорит "нельзя", то это в буквальном смысле слова "нельзя".
Насколько мне известно, А. И. Комеч был ознакомлен со стенограммой заседания Ученого совета по охране культурного наследия, где обсуждался проект, который он так энергично критикует. Неужели он не обратил внимания на то, что на защиту проекта встали ученые, всегда очень строго относящиеся к сохранению культурного наследия Петербурга? Да, они согласились с тем, что реконструкция захламленных, грязных дворов-колодцев - это цена, которую нужно заплатить за то, чтобы бывшие министерские корпуса стали органичной частью Великого музея.
Хочется надеяться, что к дискуссиям, о которых А. И. Комеч пишет с таким упоением, в которых на равных правах спорят между собой те, кто отвечает за сохранение культурного наследия, и те, кто проталкивает разрушительные проекты, а третейскими судьями выступают власти, - к таким дискуссиям Санкт-Петербург уже никогда не вернется. А судьбу города будут по-прежнему, со строго научных позиций, решать профессионалы.
Программа "Большой Эрмитаж", представленная директором музея М. Б. Пиотровским, и основная часть этой программы - проект реставрации и реконструкции Главного штаба - это не триумф воли, ведущий, по мнению А. И. Комеча, к разрушению, а трудный путь культуры начала третьего тысячелетия.