Актриса Майя Аймедова: Умру, но не скажу свой возраст

Детство без игр

Моя мама в Туркменистане была секретарем обкома партии, очень преданная своему времени, я бы даже сказала, воздуху того времени.

Мама в партии пробыла пятьдесят лет, почти до самой смерти, а умерла она в 1993 году. Хорошо, что она не успела увидеть весь этот кошмар, который стал твориться после развала Союза - страны, которую она очень любила.

Вообще память - удивительная штука: я помню войну, хотя мне тогда было года три, не больше, а моей сестре было пятнадцать лет, мама уходила на работу, а мы всегда что-то делали по дому. Мы никогда не гуляли, не играли. Война… Тогда все так жили.

Помню, возле железнодорожных путей стояли длинные столы, от жары над ними натягивали брезентовые тенты.

И на этих столах лежали пайки хлеба, которые выдавала моя сестра. К ней подходили люди, давали клочок бумаги, она его прикалывала на гвоздик и выдавала хлебушек.

Вдруг подбежал какой-то человек, сорвал все эти квиточки, схватил несколько кусков хлеба и побежал. Сестра стала истошно кричать. Люди за ним погнались. А я держусь за ее ногу, и не даю ей бежать. Она кричит: "Отпусти меня, Майя!"

После этого ее забрали солдаты… Решили, что она в сговоре с этим вором. А девочке-то пятнадцать лет всего было.

Меня кто-то отвел домой, я прождала целый вечер маму и сестру, не дождавшись, так и заснула на подоконнике. Помню, что на следующее утро мы втроем уже уезжали из этого города. Я не знаю, каким образом мама спасла своего ребенка, но ей это удалось.

Это был мой первый детский ужас, который я помню всю жизнь.

Ее после этого случая послали в маленький городок Теджен, третьим секретарем райкома партии.

Папа мой погиб на войне, нам с ним не суждено было увидеться…

Недавно только узнала, что он погиб в Латвии в 1944 году. И что он кавалер ордена Красной Звезды.

У меня даже есть описание его подвига: солдаты остались без еды, голодали и слабели. Несколько человек стали пробиваться из окружения, но у них не получилось, все погибли. Тогда папа сказал: "Я пойду, только не надо никого давать мне в помощь, если погибну, то один".

Его окружили фашисты, и он застрелил большинство немцев. Я это описание нашла в архиве Министерства обороны России.

Я в детстве не знала своего родного туркменского языка. В семье всегда говорили по-русски. В Ашхабаде, в доме, где мы жили, все были русские, только наша семья туркменская.

Я училась в русской школе в Ашхабаде, там были очень сильные преподаватели. Мы из школы выходили грамотными, образованными и уже понимающими мир.

"Хочешь стать артисткой?"

Ашхабад моего детства был замечательный. После землетрясения мы сначала жили в каких-то бараках, хорошо помню первые построенные благоустроенные дома, которые возводили в израненном трагедией городе. В Ашхабаде моего детства был дух дружбы, у нас не было евреев, армян, русских или туркмен, мы были одним народом. Даже в голову не приходило спросить, а какой ты нации?

Материально мы жили трудно, только на мамину зарплату, лишнего рубля никогда не было.

Думаю, что артистичной я родилась, всегда любила читать стихи. В школе, сколько себя помню, ставила какие-то спектакли.

Мама хотела, чтобы я была дипломатом, она мне говорила: "Ты поедешь учиться в МГИМО". Тогда он был очень сильным вузом, и туда поступали по совести и по честным экзаменам. Сегодня этот вуз стал во многом "блатной", у меня сложилось такое ощущение.

Я поехала туда поступать, русский сдала на пятерку, а английский на тройку.

Помню, вышла с экзамена расстроенная, пошла на Арбат, сижу возле кинотеатра "Художественный" и думаю, как мне дальше быть?.. Ко мне подошли двое парней и спросили: "Девочка, а что ты такая грустная?" Я молчу, неожиданно они меня спрашивают: "А ты кто по нации, армянка или узбечка?" Я ответила, что туркменка. Ребята тоже оказались туркменами. Они были студенты ГИТИСа, говорят мне: "Хочешь быть актрисой? Тебя будут все знать..." И я пошла с ними в ГИТИС.

Курс набирали Ольга Ивановна Пыжова и Борис Владимирович Бибиков. Они великие были люди и уникальные педагоги.

Я зашла в белом платье, с большим бантом за спиной. Волосы длинные... "Девочка, ты хочешь артисткой стать?", - спрашивают они меня. Хочу, говорю. Я рассказала им все про себя. Ольга Ивановна говорит: "Борь, смотри, она на героиню подходит…"

Я прочитала письмо Татьяны из "Евгения Онегина"¸ какую-то басню Крылова. Читала прозу Льва Кассиля. И меня приняли.

И только став студенткой театрального, я начала учить родной туркменский язык. Ему меня учил профессор, преподаватель университета имени Патриса Лулумбы. Туркменский мне дался легко благодаря моей генетике. Но у меня долго был русский акцент. Сегодня, по-моему, говорю уже чисто на туркменском.

Хотя сегодня я больше говорю на русском языке, но иногда замечаю, что с Ходжой (Ходжа Нарлиев, режиссер, муж Майи Аймедовой - прим. "РГ") непроизвольно начинаем говорить по-туркменски. Особенно когда обсуждаем какой-нибудь сценарий или книгу.

В компании со Станиславским

Звание народной артистки Советского Союза для меня очень приятно и почетно.

Еще очень приятно, что президент России Владимир Путин раз в год устраивает прием для всех народных артистов СССР. А нас, народных артистов уже несуществующего государства, становится все меньше и меньше. Это звание за всю историю Советского Союза получило всего одна тысяча шесть человек. Не скрою, мне льстит, что я в одной компании с Константином Сергеевичем Станиславским.

Убеждена, что вместе с Советским Союзом мы потеряли главное - великую дружбу народов. Мне сегодня не хватает той человеческой теплоты и простоты, которая была в общении людей. И все это разрушили.

Когда Советский Союз разваливался, я была Кисловодске, в санатории долечивалась после тяжелой операции... Я уехала на лечение из одной страны, а вернулась в Ашхабад, который уже был в другой стране.

Помню, когда в августе 1991 года я по телевизору увидела Ельцина на танке, то первым делом стала собирать чемодан, хотела лететь в Москву, защищать свою страну. Остановил меня телефонным звонком председатель Верховного Совета Туркменской ССР. Он твердо сказал: "Остановись, ты ничем не сможешь помочь…"

Первое время в моем окружении никто не хотел думать и верить, что все разорвалось окончательно и до основания. Были какие-то робкие надежды, что это все временно и еще можно исправить…

Долго не верилось, что мы потеряли такую огромную Родину.

Мы с мужем сегодня живем и в Туркменистане, и в России. У нас много друзей и в Ашхабаде, и в Москве.

Сегодня для меня Туркмения намного сильнее и больше, чем Родина. Она для меня как ось Земная, вокруг которой движется и за которую держится вся моя жизнь.

Младший сын мне говорит: "Мама, я во сне вижу нашу улицу…"

По ней текли арыки, был какой-то удивительный покой в городе.

Листва, арыки. До слез…

У меня сердце разрывается на две части. Москву я очень люблю. Я училась в Москве, и мне Москва дорога, Москва особая. А в Ашхабаде все очень красиво, город стал белокаменный. Но мне не хватает того города моего детства, который я пешком обходила.

И сегодня в Ашхабаде нас с мужем часто приглашают в гости, на дни рождения, свадьбы. Весь вечер рядом с нами стоят люди с единственной просьбой - вместе сфотографироваться.

Какие черты присущи туркменам?

Например, русские о туркменах говорят, что это очень простой народ, в самом лучшем понимании этого слова. Говорят, что этот народ не разбирает наций. Это правда. Туркмены просто относятся к людям как к хорошим, или как к плохим. Если ты хороший, для тебя распахнутся все двери. Если плохой, от тебя просто отойдут подальше.

У туркменов есть удивительная вера в человека, в людей, в хороших людей. Без деления на нации.

По туркменским законам, когда приходит гость, три дня у него нельзя спрашивать, ты кто, зачем, куда едешь? Три дня его надо кормить, поить. Потом можно спросить: может быть, мы можем чем-то помочь, если у вас есть какие-то проблемы?

Как-то нас ашхабадские евреи пригласили на свадьбу в Израиль, они уже живут там двадцать лет.

Ходжа начал говорить тост по-русски, и вдруг почти весь зал закричал: "По-туркменски скажи, а потом переведи для всех остальных. Скажи по-туркменски, дай послушать язык молодости и дружбы…"

Он сказал, все хлопали, у многих глаза были на мокром месте. Они тоже тоскуют. Все люди тоскуют по хорошему, доброму, искреннему. И национальность здесь ни при чем.

Возраст? Умру, не скажу…

У меня все время спрашивают: "Майя, сколько тебе лет?" Я говорю: умру, но не скажу. Трудно ли принимать возраст? Трудно не совсем верное слово, я бы сказала, что очень обидно…

Как-то мой портрет писал один очень большой художник, и вот он спрашивает: "Майя, сколько тебе лет?"

Я отвечаю: "Не скажу никогда в жизни".

Он промолчал. Мы с ним долго работали, он закончил портрет. Я ему потом говорю: "Вы, наверное, поняли, сколько мне лет? Вы же как художник много и долго на меня смотрели". Он чуть помолчал, потом заявил: "Умру, но не скажу". Мы долго хохотали.

Скажу честно, я очень темпераментный человек. Импульсивный, эмоциональный, могу быть резкой. Мой Ходжа - полная противоположность. Телефон будет разрываться от звонка, он рядом будет мыть руки. Никогда не ответит, пока не вымоет руки, а затем их тщательно не вытрет полотенцем.

Он очень спокойный и основательный человек. И с ним ругаться очень сложно. Мы с ним совершенно разные. Но нам очень комфортно вместе.

Всегда в тени

Трудно ли красивой женщине в искусстве, которым правят мужчины?

Я через это прошла очень спокойно. Все знали, что рядом со мной есть Ходжа. Ходжу уважала вся республика и весь советский кинематограф. Для большинства простых людей Ходжа мудрец. Я всегда была в его тени, и отношение ко мне было соответствующее.

Я все время себе говорила и говорю, что я некрасивая. Поверьте, это не кокетство.

Было время, в Ашхабаде, когда я шла по улице, часто останавливались машины, мужчины предлагали подвезти. Ни одно предложение от незнакомцев не приняла. Боже сохрани!

Только потом я случайно узнавала, что среди предлагающих подвезти были очень высокопоставленные люди: министры, вице-премьеры. Мне всегда казалось это очень странным…

Что такое восточная женщина? Уверена, она отличается от других женщин. Скажите, как меня можно сравнить, например, с Людмилой Гурченко? Мы по сути, по духу разные. Или с Нонной Мордюковой? Нонна меня могла покрыть матом только за то, что я ее не узнала.

Дело было в Георгиевском зале Кремля, нас, кинематографистов, собрали там на кое-то торжественное мероприятие. Ходжа мне говорит: "Мая, к тебе сейчас подойдет Катя, председатель Союза кинематографистов Болгарии. Она такая полная, высокая, красивая…" У меня зрительная память не то что плохая, она вообще закрыта. Я могу и родных не узнать…

И в это время подходит Нонна Викторовна. Я говорю: "Катенька, спасибо за тот торт, который вы назвали Майей…." И она восьмиэтажным матом меня обложила.

Я, обомлела, говорю: Нонночка, извините, я вас перепутала… "Меня перепутать с кем-то?!", - взвилась Нонна, и еще три этажа мата добавила.

Спустя много лет, в Анапе на кинофестивале, мы помирились.

Мы сидели вместе, она со мной не разговаривала. Вдруг она уронила коробочку с лекарствами и не могла ее найти. Я нагнулась, нашла и подаю ей. Он сказала мне: "Спасибо, Майя" - и взяла меня за руку.

Потом, когда она ушла из жизни, я подумала, как хорошо, что мы все-таки поладили.

Понимаете, с московскими актерами у меня не было конкуренции.

С одной конкуренткой мы вместе окончили ГИТИС. Она высокая, красивая, талантливая туркменка. Она была очень остроумная, бойкая на язык. И никогда не упускала момента, чтобы меня уколоть или съязвить в мой адрес.

Она меня все время называла толстой. Она была тоньше меня. "Зачем надеваешь это платье, оно тебе не идет, оставь мне", - запросто могла сказать она. Я не выдерживала порой, тоже ей отвечала. На какое-то время она притихала, затем все продолжалось снова. Это были чисто женские, актерские шпильки с ее стороны. Раз задевала, значит, я ее раздражала. Пустое не раздражает, поэтому все нормально…

Место у сердца

У меня получалось не играть роли, а вживаться в них. Показывать не игру, а правдивую жизнь. За это меня туркменки обожали и обожают по сей день. Они узнают в моих героинях себя.

Например, в картине "Невестка" в моей героине женщины Туркмении увидели себя. В Туркмении среди молодых женщин, которые не дождались своих мужей с войны, подавляющее большинство никогда больше не выходили замуж.

Жили они кто вместе со свекром или со свекровью, кто с другими близкими. Жили непросто, но очень терпеливо и преданно досматривали родителей мужа до самого их последнего часа. Мне удалось в кино очень честно прожить непростую судьбу тысяч и тысяч обездоленных войной туркменок.

Удивительная правда картины получилась еще и потому, что старика в фильме играл обыкновенный крестьянин. Неграмотный, он не мог даже прочитать сценарий, ему несколько раз все читали, пересказывали. Он не умел играть, он все сделал так как понял, как было в его жизни… Так и получилась настоящая правда, а не актерская игра.

После этой картины меня народ принял и сам поставил на место, которое расположено у его сердца. Каждая туркменская женщина увидела во мне капельку себя… А туркмены - не небольшой народ, поэтому получилось все очень близко и тесно.

Мне приходило очень много писем с единственной строчкой на конверте: "Ашхабад, Майе Аймедовой". И почтальоны знали, куда нести эти письма.

Писем было очень много. Запомнила одно из Псковской области. Мужчина писал: "Я священник. Увидел вас в журнале "Работница". Вы в красном платье. Вы такая красивая, такая земная. У вас такая улыбка. У вас такие ямочки на щеках. А какие у вас брови... Я готов отказаться от того, во что я всю жизнь верю, если вы выйдете за меня замуж".

Ой, чего только не было. Однажды пришло письмо от женщины: "Пошли мне все свои красивые платья и свое серебро. Тебе не стыдно одной все это носить? Вот мой адрес, пошли немедленно".

Я всегда отвечала и до сих пор отвечаю почти на каждое письмо.

Я пишу, а Ходжа ходит на почту, отправляет письма. Люди же пишут, как им не ответить?!

Ходжа очень редко меня хвалил как артистку, максимум, что он мог сказать "хороший кадр". Я правду, показанную в кино, брала в душе. Много взяла от мамы. Она меня сделала человеком. Мама была немножко сурова, могла поддать.

Я на всю жизнь запомнила ее слова, когда уезжала поступать в Москву, мама мне тихо, но очень твердо сказала: "Если ты из Москвы вернешься не девушкой, я брошусь под поезд…" Она бы это сделала. Надо знать характер моей мамы.

Но при всей своей внешней суровости, мама моя могла быть хохотушкой и даже озорной.

Если к ней подходила женщина или девушка и спрашивала: "Не подскажете, где можно подешевле переночевать?" - она вела ее домой.

У нас дома все время какие-то девчонки, какие-то женщины ели, пили, уходили и снова приходили.

Что-то уносили, что-то оставляли. По-всякому было. У нее все время были люди. Она любила окружать себя людьми. Даже, когда уже была совсем пожилая, любила рассказывать людям о своей жизни. Ее всегда слушали…

Я другая, я могу устать от людей. У меня лицо устает от внимательных и любопытных взглядов…

"Дайте роль!"

Хорошая ли я мать? Честно, не знаю…

Но каждый месяц в Москве вся наша семья минимум один раз, а то и два раза в месяц должна собраться вместе. За домашним столом.

В Москве упустишь момент - и родные люди могут перестать общаться. Потому что все заняты, живут в какой-то безумной суете и сумасшедшем ритме. Я все время перепроверяю, звонят мои дети, внуки друг другу или нет. Стараюсь, чтобы наш семейный очаг был всегда горячим.

Думаю ли я о смерти?

Что-то в последнее время стала думать. Многие уходят, великолепные люди уходят. После смерти Веры Глаголевой мне вообще стало плохо. Физически. Я никак не могу смириться с тем, что она ушла. Честно скажу, смерть пугает… Неприятно о ней думать.

Очень хочется, чтобы там, за чертой что-то еще было. Мне как-то Татьяна Конюхова сказала, что она пережила клиническую смерть и видела свое тело сверху. Я не могу ей не верить.

Бывает, я ночью говорю: "Мамочка, царство тебе небесное". Прошу, чтобы Господь за ее тяжелую, честную жизнь приготовил ей достойное место.

Что для меня Россия? Как Родина! Вы не представляете, как я к ней привыкла и как я ее люблю! С семнадцати лет Россия стала для меня родной и любимой.

Чего мне хочется от жизни? Первое и главное - мне хочется жить! И жить достойно, а не влачить жалкое существование.

И хочется еще хотя бы раз сыграть, так, чтобы людей от переполнения эмоций из зала выносили. В моей актерской жизни такое уже бывало, зрителям вызывали скорую из-за переполнявших их эмоций.

Я вообще драматическая актриса, мне никогда не давались комедийные роли.

Еще хочется чем-то удивить свой туркменский народ, хочется что-то для него сыграть и сделать. Моя самая большая грустинка, что нет работы, когда я еще могу. У меня внутри очень много набранного, нерастраченного.. Столько еще можно сыграть! Еще могу молодых поддержать и чему-то научить. Но пока нет такой возможности…

Одно из самых необходимых качеств для артиста - это умение ждать. Я жду. И верю.

Майя Аймедова, выпускница ГИТИСа, около тридцати лет была актрисой туркменского ТЮЗа. Снялась в более чем двадцати фильмах. Среди которых наиболее известны "Дерево Джамал", "Невестка", "Когда женщина оседлает коня".

Лауреат Госпремии СССР и Туркменской ССР. Лауреат международного кинофестиваля в итальянском Сорренто, и международного московского кинофестиваля.

Народная артистка СССР. Была депутатом туркменского парламента. Замужем за народным артистом Туркменистана, кинорежиссером Ходжакули Нарлиевым.