Государь Петр Алексеевич по-прежнему остается нашим современником

Государь Петр Алексеевич по-прежнему остается нашим современником.

Нам, желающим отворить калитку в былое, чтобы переместиться в Петровскую эпоху, следует танцевать от печки. Да-да, именно так: в прямом, а не в переносном смысле этого слова. Начинать следует от печки в курной избе. В крестьянских домах топили по-черному: печи не имели кирпичного дымохода, оттого дым при топке курился по избе и выходил через окно, открытую дверь или через дымник (дымницу) в кровле 1.

Печи в курных избах были весьма экономичны. Они требовали меньшего расхода дров, чем печи с дымоходом, и позволяли быстро высушить мокрую одежду, обувь и рыболовные сети. "Сети, пропитываясь дымом, служили в 5-6 раз дольше, чем сети, просушиваемые на воздухе. Для крестьянина-кустаря, занимавшегося плотничьим, кожевенным и другими промыслами, такая изба помимо своего прямого назначения служила одновременно и мастерской, где он мог просушить необходимое сырье: дерево, кожу. А примитивное устройство глинобитной печи не требовало больших затрат на ее сооружение" 2.

Сажа от дыма дезинфицировала помещение, уничтожая зловредных насекомых, например тараканов, и консервировала бревна сруба. Курная изба служила дольше и не требовала больших издержек на содержание и ремонт.

Черная изба была хорошо знакома любому россиянину, странствующему по казенной или по личной надобности. Русский путешественник эпохи бездорожья, вне зависимости от своей сословной принадлежности, попав в такую избу, мог быстро обогреться, обсушиться, привести себя в порядок - и пуститься в дальнейший путь.

Не составлял исключения и сам государь. 26 марта 1723 года Петр Великий поведал своим собеседникам о тех дорожных тяготах, которые ему, императору, пришлось претерпеть во время путешествия из Москвы в Петербург:
"При разговоре о новой дороге в Москву и о недавно совершенном переезде сюда император говорил, что эта новая дорога будет на целые 200 верст короче старой, и рассказывал, что во время последнего своего путешествия из Москвы пробирался вперед то на санях, то в карете, то верхом, а иногда даже и пешком" 3.

Стоит ли говорить, что после столь некомфортного перемещения в необъятном российском пространстве любая черная изба становилась тем благословенным оазисом, где обессиленный дорожными ухабами путешественник вкушал отдохновение от пережитых путевых тягот и набирался сил для продолжения пути?!

"И дым отечества нам сладок и приятен". Кто не знает этой крылатой фразы из комедии Грибоедова "Горе от ума" - фразы, имевшей давнюю поэтическую традицию и восходящей к стихотворению Державина "Арфа" и эпической поэме Гомера "Одиссея"?! Дым отечества был дымом курных изб. Так было до Петра, так было при Петре и его преемниках - вплоть до второй половины XIX века, а последние курные избы исчезли лишь в 1950-х годах!

Жившие в курных избах россияне были чумазыми, но не были грязными, неопрятными и, боже упаси, нечистоплотными.

Секретарь прусского посольства в Петербурге Иоганн-Готтгильф Фоккеродт (1693-1756) в своем сочинении "Россия при Петре Великом" задает риторический вопрос: "Действительно ли прежние русские были так дики и скотоваты, как расславляют о них?" Прусский дипломат не только отрицательно отвечает на этот провокативный вопрос, но дает пространную и аргументированную отповедь тем, кто высокомерно полагал чумазых русских мужиков неразумными и неопрятными:
"Но уж наверно оскорбили бы этот народ, если бы зашли в этих упреках слишком далеко и вполне усвоили себе описание русских, сделанное в прежнее время одним французом, что "московит всего более человек Платона, бесперое животное, которому недостает только чистоплотности и здравого смысла, чтобы быть вполне человеком" 4.

И далее:

"Если же кто сомневается, были ли разумны русские до царствования Петра I, тот пусть заглянет в их историю... Кто, говорю, сообразит все это, тот должен будет сознаться, что простоватые неразумные люди никогда не могли задумать таких великих предприятий, а тем менее их исполнить" 5.

Наблюдательный пруссак остерегает от поспешных выводов своих современников - чванливых иностранцев, высокомерно полагающих всех без исключения чумазых россиян людьми простоватыми и глупыми:

"А так как вообще не слишком бывают осторожны с таким человеком, у которого предполагают не много ума, то обыкновенно выходит в подобных случаях, что иностранец остается внакладе" 6.

Чтобы и нам не остаться внакладе, размышляя о живущих в курных избах россиянах, сошлемся на свидетельство другого иностранца. 29 ноября 1721 года, в конце царствования Петра Великого, гольштейнский камер-юнкер Фридрих-Вильгельм Берхгольц (1699-1765) сделал красноречивую дневниковую запись:

"Здесь почти при каждом доме есть баня, потому что большая часть русских прибегает по крайней мере раз, если не два в неделю. Я хоть и в первый раз побывал в бане после трех или четырех лет... однако ж нашел, что она мне очень полезна, и положил себе впредь почаще прибегать к ней" 7.

Дабы современный читатель мог осознать всю силу потрясения от русской парилки лощеного гольштейнского придворного, несколько лет не мывшегося в бане, вспомним виртуозное описание Франции времен Людовика XV, сделанное в классическом романе Патрика Зюскинда "Парфюмер":

"В городах того времени стояла вонь, почти невообразимая для нас, современных людей. Улицы воняли навозом, дворы воняли мочой, лестницы воняли гнилым деревом и крысиным пометом, кухни - скверным углем и бараньим салом; непроветренные гостиные воняли слежавшейся пылью, спальни - грязными простынями, влажными перинами и остро-сладкими испарениями ночных горшков. Из каминов несло серой, из дубилен - едкими щелочами, со скотобоен - выпущенной кровью.

Люди воняли потом и нестираным платьем; изо рта у них пахло сгнившими зубами, из животов - луковым соком, а из тела, когда они старели, начинало пахнуть старым сыром, и кислым молоком, и болезненными опухолями. Воняли реки, воняли площади, воняли церкви, воняло под мостами и во дворцах. Воняли крестьяне и священники, подмастерья и жены мастеров, воняло все дворянское сословие, вонял даже сам король - он вонял, как хищный зверь, а королева - как старая коза, зимой и летом.

Ибо в восемнадцатом столетии еще не была поставлена преграда разлагающей активности бактерий, а потому всякая человеческая деятельность, как созидательная, так и разрушительная, всякое проявление зарождающейся или погибающей жизни сопровождалось вонью".

Так в эпоху Просвещения в "цивилизованной" Франции обстояло дело с гигиеной. В "варварской", по мнению надменных иностранцев, России сложилась иная ситуация. Изба, которая топилась по-черному, дополненная еженедельной баней, стала весьма эффективной преградой на пути разлагающей деятельности бактерий.

"Вздернув на дыбы" всю Россию, неистовый реформатор Петр Великий привел все сословия государства Российского в беспрестанное движение. "Незатейливые парнишки - Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки" 8, выросшие в курных избах, не привыкшие к изнеженности, но быстро свыкнувшиеся с пороховым дымом сражений, - именно эти терпеливые и подневольные подданные государства Российского, "на которых никогда не простиралась забота Петра I об образовании его подданных" 9, облачившись в солдатские и матросские мундиры, стали тем самым человеческим фактором, который обеспечил успех петровских преобразований. Именно они, пропахшие дымом курных изб и порохом сражений, вынесли на своих плечах дорогие лавры петровских побед.

Их беспрестанные перемещения в пространстве, предпринимаемые по царской воле, обходились недешево. Приведу лишь один, но весьма выразительный пример. 30 января 1701 года Леонтия Яковлевича Кокошкина, бывшего стольника царицы Натальи Кирилловны, публично повесили в Москве на площади перед Поместным приказом. За взятки Кокошкин освобождал обывателей от разорительной повинности предоставлять подводы для перевозки армейского провианта: "был он у приема подвод во Твери и взял 5 рублей денег" 10.

Это была колоссальная сумма: в начале царствования Петра жалованье стрельца, считавшееся завидным и достойным, составляло 4 рубля в год.

Петровская эпоха - безжалостное время, не знающее сострадания.
Жестокий век - жестокие сердца. Атмосфера эпохи была перенасыщена жестокосердием - полнейшим отсутствием чувства жалости человека к человеку. Человеческая жизнь никем не рассматривалась в качестве самодостаточной ценности: ни тем, кому она принадлежала, и ни тем, кто этой жизнью распоряжался или ее отнимал.

Пример подавал сам государь Петр Алексеевич, что не укрылось от взора проницательного прусского дипломата Фоккеродта:
"Верно только, что страдания и вздохи подданных у него мало или совсем не принимались в соображение, но что он смотрел почти на всех людей так, как будто бы они были созданы только для его потехи" 11.

Созидая "регулярное" государство, царь Петр стремился не только модернизировать Россию, но и искоренить малейшие признаки своеволия, оставшегося Петровской эпохе в наследство от Смутного времени и "бунташного" XVII века. Именно в это время у нескольких поколений россиян сформировалась склонность действовать, поступать по своей воле, по своей прихоти.

Наиболее ярким проявлением непослушания было великое множество лихих людей, ускользающих от государственного диктата и создающих неблагоприятную криминогенную обстановку.

Леса кишели разбойниками, не склонными церемониться со своими жертвами. 24 апреля 1698 года секретарь австрийского посольства Иоганн Георг Корб (1672-1741), первым из иностранцев описавший Россию при Петре, подъезжал к Москве:

"Мы проезжали в лесу мимо одного креста, на котором многочисленные надписи свидетельствовали об ужасном убийстве, а именно: на этом самом месте разбойники умертвили за один раз 30 человек" 12.

Как отметил австрийский дипломат, не лучше обстояло дело и в самой Москве:
"16 июня 1698 года. На многолюднейших улицах столицы найдены два москвитянина, которым неистовые злодеи отсекли головы.

По ночам в особенности невероятное множество всякого рода разбойников рыщет по городу" 13.

"31 января 1699 года. Нашли на улице убитого человека, тело которого было покрыто многими ранами и обагрено кровью; жена покойного, поместив останки его перед собою в повозке, повезла их домой с печальными и жалобными воплями" 14.

Так обстояло дело в начале Петровской эпохи. Но даже в январе 1722 года, когда император после победоносного окончания Северной войны триумфатором прибыл в Москву, у Петра Великого не было иллюзий: после полуночи реальная власть на площадях, улицах и переулках Первопрестольной принадлежала не ему, а лихим людям.

Поэтому все придворные празднества по императорскому приказу заканчивались довольно рано "во избежание какого-либо несчастья, легко могущего произойти в темноте от разбойников" 15.

22 июня 1722 года камер-юнкер Берхгольц записал один из застольных разговоров:

"За столом рассказывали, будто вчера получено известие, что в 80 верстах отсюда, на петербургской дороге, на двух капитанов гвардии, с которыми было еще 6 человек солдат, напали разбойники, но что тем удалось счастливо отбиться и даже захватить некоторых из них" 16. А например, мекленбургского генерал-майора Тильге "недалеко от Москвы почти донага ограбили разбойники" 17.

Каково же приходилось рядовым обывателям?!

Изжить мошенничество, воровство и разбой власть так и не смогла, хотя неоднократно пыталась. Варварские публичные казни, о которых жителей Санкт-Петербурга и Москвы заблаговременно оповещали глашатаи, были не столько средством устрашения недовольных, сколько изуверским развлечением для всех сословий. Никто, даже за миг до совершения казни, не молил о пощаде. И это неизбывное упрямство становилось сильнейшим катализатором царской вспыльчивости и царского гнева на тех, кто не желал подчиниться воле самодержца.

Жестокие методы допроса, применяемые во время следствия по поводу конкретных случаев девиантного поведения, даже когда инициатором истязания подследственного был сам Петр, оказывались неэффективными. Во время допроса одного из арестантов, подвергнутого жестокой пытке, царь Петр был так сильно раздражен его упорным молчанием, что изо всей силы ударил его палкой и с бешенством воскликнул: "Признавайся, скот, признавайся!" 18

Один из царских приближенных, совершив какое-то преступление, бежал от царского гнева. Погоня не дала никаких результатов, но на неприметном крестьянском подворье, рядом с курной избой, кто-то увидел лошадь беглеца. Крестьянина, владельца подворья, стали допрашивать с пристрастием. Сначала ему всего лишь грозили, однако подозреваемый не стал сотрудничать со следствием и ушел в глухой отказ.

Австрийский дипломат Корб резюмирует этот казус:

"Угроза вовсе не подействовала на упрямца, посему царь приказал положить поселянина на землю и сечь его жестоко с пяток до головы ужасной суковатой ветвью; а так как допрашиваемый ни в чем не сознался, то крепчайшие удары с головы до пяток были повторены. Когда же и это не помогло, то вновь стали изувечивать спину этого человека ударами, несмотря, однако, на все столь ужасные допросные удары суковатой ветвью по лежавшему человеку, изувеченный поселянин упорно продолжал запирательство относительно дела, по которому производился розыск.

До такой степени велико в москвитянах упорство, что никакие истязания, никакое уважение к власти присутствующего царя не могут принудить их сознаться в том, что составляет очевидную истину" 19.

Однако царю удалось переупрямить несговорчивого поселянина. Вскоре выяснилось, как пишет дипломат, "по истинным и несомненным уликам", что именно этот крестьянин вместе со своим взятым в проводники братом "потаенными тропинками провел беглеца за Смоленск" 20.

Весьма вероятно, что за Смоленском бежавший от царского гнева преступник, заметая следы, нелегально перешел границу и скрылся в Польше.

Объявлять беглеца в международный розыск не стали.

Гольштейнский дипломат и министр граф Геннинг-Фридрих фон Бассевич (1680-1749), философски размышляя о Петре Великом, связал воедино всем известную вспыльчивость государя с успехом его реформ:

"Впрочем, вспыльчивость была у него следствием его пламенного темперамента, и ему-то он обязан был тою деятельностью и тою настойчивостью, которых требовала его реформа. Был ли он жесток? Это вопрос нерешенный. Он сочувствовал малейшим горестям людей честных, перевязывал раненных, лечил больных. Кровавая строгость допускалась им лишь тогда, когда того требовали правосудие и благо государства.

Они часто предписывали ее, и иногда в ужасных размерах, но таково было положение дел. Поэтому он стоически мог смотреть на казни; рассказывают даже, что он до своих путешествий сам собственноручно казнил. Но остережемся делать отсюда заключения о его жестокости. Если мы назовем этим именем действия, очищающие землю от преступников, то можем увлечься до хулы полубогов, которые в дни битв проливают и заставляют проливать столько благородной крови.

Несомненно, впрочем, то, что Петр Великий был одним из тех смертных, которым справедливо удивляются, - смертных, рожденных для прославления своего века в летописях мира, и Небо, увенчавшее жизнь его столькими славными успехами, щедро воздало должное памяти его..." 21.

Пушкин аналогичную мысль сформулировал в чеканных поэтических строках: